Сергей Карпущенко - Коронованный странник

Застучали копыта лошадей, затарахтели колеса - на Петровскую площадь вкатилась батарея артиллерии. Сразу закопошились ездовые, канониры, бомбардиры. Лошадей распрягали, уводили, орудия, со страхом видел Александр, готовились к стрельбе, и х черные жерла, грозящие неминуемой смертью, были направлены на восставших, направлены на его полки. Но Александр в то же время понимал, что эти пушки - это и его пушки тоже, и начальствующий от батареей - тоже его подчиненный! Он издалека узнал героя его войны, Сухозанета, тридцатисемилетнего генерала, расторопно, деловито распоряжавшегося установкой батареи. Александр видел еще, что рядом с ним гарцуют какие-то люди с белыми и черными плюмажами на шляпах, но они уже не были помехой для Александра, который заплетающимися ногами побрел в сторону пушек.

- Куда! Куда?! - раздался позади него крик Якубовича, хлопнул выстрел, пуля прогудела где-то совсем рядом, но Александр словно и не заметил ни крика, ни выстрела. Он все приближался и приближался к моложавому генералу, и тот перестал заниматься батареей и, прищурившись, смотрел на подходившего к нему человека в расстегнутой шинели и без шапки. На него же смотрели и люди на лошадях, с плюмажами на шляпах. И вот Александр уже стоял рядом с артиллерийским генералом.

- Иван Онуфрич! - обратился Александр к Сухозанету, тяжело дыша от быстрой ходьбы. - Ты что, не узнаешь меня?

- Кто вы? - настороженно глядя на странного лысоватого человека, спросил Сухозанет строго.

- Я - твой государь, генерал! - так же строго проговорил Александр, понимая, что он может обращаться к своему подданному, а тем более в такой важный для страны момент, только повелительно. С солдатами Николая он разговаривал как отец. Теперь же император пробудился в нем и поднялся во весь рост. - И ты, генерал, сейчас станешь исполнять мои приказания!

Сухозанет, много раз не только видевший Александра, но и часто беседовавший с ним, ясно осознавал, что перед ним на самом деле стоит сын царя Павла, но он также знал, что Александр умер в Таганроге, а также помнил о своей присяге Николаю. В смятении, машинально проведя рукой по лицу, честный артиллерист пробормотал:

- Ваше величество, я - солдат, и мне надобно исполнять приказания той особы, которой я присягал. Сегодня я присягнул вашему августейшему брату, Николаю Павловичу...

- Но прежде ты присягал мне, Сухозанет! - вскрикнул Александр визгливо. - Какие могут быть пререкания, генерал? Кто освободил тебя от присяги мне, ответь?!

- Ваша смерть, государь... - совершенно смешавшись и кося глаз в сторону верховых с плюмажами на шляпах, прошептал артиллерист.

- Моя смерть? Но ведь я жив, Сухозанет, жив! - смеясь, словно на самом деле ликуя по поводу того, что он жив, а не мертв, воскликнул Александр. Так вот, я приказываю тебе: пушки зарядить картечью. В каком направлении произвести стрельбу - скажу потом!

Сухозанет, все ещё стоявший в нерешительности, услыхал, как кто-то из всадников с плюмажами прокричал ему, не решаясь, видно, подъехать поближе:

- Генерал! Не слушайте речи этого мятежника! Вы подчиняетесь лишь приказам их величества Николая Павловича!

Александр закричал так громко и властно, как, наверное, не кричал никогда:

- Нет императора Николая, когда ещё жив император Александр! Александр Благословенный! Сухозанет, если ты сейчас же не зарядишь оружия, я велю сегодня же расстрелять тебя на гласисе Петропавловской крепости!

Тут, словно нарочно, кто-то, видно, фейерверкер, прокричал издалека:

- Ваше превосходительство, заряды из лабратории наконец-то подвезли!

Сухозанет, будто сломав находившуюся в сознании преграду, с глазами, превратившимися от перенапряжения воли в ничего не видящие льдинки, протяжно прокричал:

- Батарея-а! Слушай мою команду-у! Орудия картечью заряжа-ай!

Бомбардиры, канониры, фейерверкеры засуетились рядом с пушками, замелькали банник, прибойники. затлели фитили. Через минуту послышался ответ:

- Готово-о!

Сухозанет повернулся к Александру, сказал:

- Батарея к стрельбе готова, ваше величество. Куда стрелять будем?

... Пушки Сухозанета палили всего четыре раза. Вначале - вдоль западного фасада Адмиралтейства, потом - вдоль южного, третий раз - по Исаакиевскому мосту, и в четвертый - через Сенатские ворота, по Галерной улице, где картечь скакала от дома к дому, разя ничего не понимавших павловцев. Мятежники поддержали артиллерию позднее, когда прошли минуты сильного недоумения и даже страха. Они слышали, как заговорили пушки, видели, как валятся, подобно снопам, солдаты Николая, как бегут они, бросая ружья, переваливаются через гранитный парапет набережной, чтобы убежать от картечи. Вначале мятежники не понимали, почему орудия, направленные было в их сторону, стали разить огнем и железом верные Николаю полки, но скоро громкое "ура!", похожее скорее не на крик людей, а на рев огромной звериной стаи, а потом и дружные ружейные залпы раздались на площади. Каре сами собой развалились, московцы, Гвардейский экипаж, лейб-гренадеры бросились с ружьями наперевес на врагов, которых офицеры пытались построить в колонны, заставляли стрелять в мятежников, идти на них в атаку. Удар восставших по этим расстроенным колоннам был так силен, что и семеновцы, и преображенцы, даже не пытаясь обороняться, бросились кто куда, оставляя на грязном, окровавленном снегу раненых и убитых товарищей. Одни бежали к Неве, чтобы по набережной достичь Зимнего дворца, куда ускакал их император, Николай. Другие - не оборачиваясь, бросив ружья, неслись по Адмиралтейской площади. Было немало и таких, которые перелезали через забор, на стройку Исаакиевского собора, но здесь их нещадно били и даже убивали поленьями, камнями рабочие. Мятежники же, будто это были и не русские совсем, а французы или турки, гнались за ними и приканчивали штыками или тесаками. Через полчаса площадь опустела, ветерок унес пороховой дым, и только убитые люди и лошади лежали кучами и поодиночке с неловко подвернутыми руками и ногами, да стонали раненые. Уэже перебегали от трупа к трупу, роясь в карманах их одежд, какие-то людишки, а бронзовый истукан с растопыренными пальцами правой руки, безучастный ко всему случившемуся, застывший в прыжке через невидимую пропасть, молчаливо парил над полем битвы.

Радость победы оставила Александра быстро. Он бродил по уже погружавшейся в сумерки площади, натыкался на тела убитых по его приказу людей, ещё утром евших кашу, здоровых, собиравшихся жить долго, мечтавших когда-нибудь вернуться в родные дома. Никто не обращал на него внимания, никто не кричал, как это было утром, "Да здравствует Александр!". Он, увлекший на площадь мятежников, приведший их к победе, оказался никому не нужен, и как воспользовались восставшии плодами победы, он тоже ещё не знал. Александр хотел верить в то, что завтра он с главарями мятежников войдет в Зимний дворец, сенаторы, министры, генералитет откажутся от присяги Николаю и поклянутся в верности ему. Но это могло произойти лишь завтра - теперь же здесь царила лишь смерть.