Дуглас Рид - Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе

И сейчас, двадцать лет спустя, я снова стоял на палубе точно такого же парохода, среди таких же людей. Я внимательно смотрел на них. Это были бравые солдаты, выглядевшие даже лучше тех, кто прошел по этому же пути двадцать лет назад. Но в них не было того буйного, радостного, непосредственного духа, который я видел в тех солдатах, которые верили (по крайней мере, многие), что после победы начнется новая жизнь. Эти же солдаты вели себя спокойно и деловито. Мне казалось, что они напрочь лишены каких-либо иллюзий. И я подумал, что даже самый юный из них особо не думал, что их победа обеспечит свободу для малых стран или национальную независимость или что там еще… Они уже просто не верили в такие вещи — если только не родились слепыми и глухими ко всему, что творилось вокруг них.

Но в отличие от сотен политиков и разного рода писак, которые каждый день претендовали на то, что вот они-то наверняка знают, за что сражаются эти люди, но никогда так и не сказали членораздельно, за что они сражаются на самом деле, так вот, в отличие от всех них эти ребята знали, за что они сражались. Тут и правда все очень просто, хотя по непонятным причинам ни один из наших политиков не сказал по этому поводу ни одного слова.

Если бы они не сражались сегодня, то завтра немцы были бы в Лондоне. Нам удалось ценой невероятных, нечеловеческих усилий успеть вскочить в последний вагон уходящего поезда. Думаю, что внутренний голос сказал это солдатам дня сегодняшнего, и они, вдохновившись, совершенно безропотно пошли на войну, которую, по идее, кто-то должен был предотвратить. Они уже показали, что, в случае чего, могут сражаться не хуже, а даже лучше, чем это делали их предшественники двадцать лет назад. Однако в душах их уже проросли семена скепсиса и неверия, посеянные той, прежней войной и событиями, произошедшими по ее окончании. И эти люди могут стать весьма опасными, если они увидят, что от нынешней войны польза лишь спекулянтам и что по ее окончании солдаты вновь окажутся в положении людей, с которыми мало кто считается.

Выйдя из салона, в котором невысокий капитан продолжал пить вместе со своим старшиной, в то время как товарищи последнего взирали на них с нескрываемой насмешкой, я прошел на палубу, нашел самый наветренный уголок и, глядя на серую, покрытую клочками пены поверхность моря, погрузился в раздумья.

Я снова подумал о той войне, о тех огромных надеждах, с которыми молодежь Британской империи отправлялась на фронт, о людях со всех концов земли, которые были готовы вступить в бой только для того, чтобы сделать эту жизнь лучше. И разве это не впечатляет, разве не составляет разительный контраст с той неизбывной ложью, обманом, словоблудием, которые каждый день обрушивают на наши головы политики? Именно в этом кроется разница между идеальной верой и выжиданием тактика, между немцем-патриотом и Гитлером.

Кстати, введением всеобщей воинской обязанности в Англии, или, если угодно, Великобритании, духу нации было нанесено крайне сильно оскорбление. Ведь это та страна, пожалуй, одна из немногих стран мира, в которой нет нужды вводить всеобщую повинность, в которой вы можете буквально за считанные мгновения собрать нужное количество вполне пригодных мужчин-добровольцев. Через несколько месяцев после начала войны был опубликован призыв добровольцев для службы на минных тральщиках. Примерно в течение суток записалось свыше 24 000 человек. Помню, как в тот момент один знакомый немец, удивленно покачивая головой, сказал мне: «Вот этого я не понимаю. Немцы — патриоты, и они немедленно умрут за дело патриотизма, если им прикажут это сделать, но идти добровольцем…? Да, такое больше нигде не встретишь».

Утверждаю: в 1934, 1935, 1936, 1937, 1938 и даже в 1939 годах мы потеряли невероятную возможность показать миру, что он еще может верить в идеалы. Зачем обязывать к военной службе людей, которых можно просто призвать на фронт в качестве добровольцев, а затем еще упражняться в их адрес на отвратительном итонско-баллиолско-уайтхоллско-палестинском жаргоне, называя их «ополченцами»? Всеобщая военная обязанность является, если смотреть с точки зрения общества, системой справедливой и достойной уважения при условии, что ее и используют правильно и достойно — как, например, в Швейцарии. Но если вам пришлось действовать в стране, где положение о всеобщей воинской обязанности никогда не разъясняли населению и никто его, по сути, не понимает, и где все нормальные люди готовы в любой момент встать под ружье и без этой системы, то зачем делать из них призывников?

Если бы я мог принимать решения по данному вопросу, то я бы отменил эту норму, потому что, выражаясь фигурально, в течение пяти минут я бы явил миру одну из лучших армий на свете — армию добровольцев. Думаю, что ни один политик, рекламщик или дебильноватый кинопродюсер сможет придумать более эффективную кампанию — к несчастью, я должен использовать этот уличный жаргон нашего времени. Но они никогда не додумаются до такого, ибо их мозг слишком изощрен, чтобы поверить в нечто искреннее. И в их жизни никогда не было идеала.

Более того, им нравятся призывники. Им не нужны свободные люди, которые идут сражаться просто потому, что они — такие от рождения . Им нужны тупицы, которые будут делать то, что им скажут.

Кроме того, при моей схеме в мирное время эти добровольцы будут пользоваться преимуществами, например, при продвижении по служебной лестнице, но люди, которые разжигают войны, таких вещей не любят. Правда, сами они никогда и не воюют.

Стоя на открытой всем ветрам палубе и думая обо всем этом, я мысленно окидывал взором годы, прошедшие между двумя войнами, точнее, между двумя этапами одной войны. Теперь я думал о Германии.

Германию я видел по окончании Первой мировой, которую она откровенно проиграла. И вот буквально через десять лет после того сокрушительного разгрома она, скажу вам, была уже столь же мощной торговой державой, как и те государства, которые полагали, что разнесли эту страну на кусочки. Благодаря проделкам инфляции, она смогла избавиться от долгов. Затем она влезла в громадные долги, взяв денег у ведущих мировых держав и потратив их на улучшение замечательной и драгоценной собственности — самой Германии. Новые вокзалы, новые, современные предприятия, новые очистные сооружения, газовые станции, система коммунальных удобств в городах — все это делалось на те самые заграничные деньги, так что через пятнадцать лет, проведших после окончания той разрушительной войны, страна Германия (и я видел это своими глазами) выглядела куда лучше, чем любая другая страна, за исключением небольших, прижимистых, прилежных и процветающих демократий Северной Европы, а также Швейцарии.