Андрей Евдокимов - Площадь диктатуры

"Рубашкин! Рубашкина арестовали!" - трезвея от страха, подумал Горлов. Только знакомством с Рубашкиным можно было объяснить то, что у него сделали обыск.

"Так, вот что искали. Но откуда у Пети оружие и наркотики, тем более из-за границы? Разве мог он столько лет притворяться? А вдруг Рубашкин все-таки передал на Запад секретные данные о нашей системе наведения? Меня же предупреждали! Надо лететь домой, найти телефон этого, который ко мне приходил, надо объяснить. Ну, не посадят же меня, я же хотел, как лучше, я ни в чем не подозревал Петра", - думал Горлов, выпивая третью рюмку коньяка подряд и не чувствуя вкуса.

- Вам не плохо? Вы очень побледнели, не пейте пока, покушайте - все так вкусно, - она ласково коснулась его руки.

- Разве ваш муж работает в КГБ, а не в Обкоме? - невпопад спросил Горлов.

- Да, он работает в Обкоме... Вы столько обо мне знаете: телефон, и про мужа, и даже, что он ревнивый?

- Осенью я летел домой из Краснодара. Когда садился в самолет, думал опять вас встретить. Потом разговорился со стюардессой. Она вас хорошо знает - вместе учились на каких-то курсах.

- И что еще она обо мне рассказала?

- Скорее обо мне, что я влюблен ...

- Влюблены в меня? Почему вдруг? - удивилась Лариса.

- Потому, что в вас все влюбляются, и все стюардессы Советского Союза вам завидуют, а вы на мужчин даже не смотрите, вам никто не нужен. Так во всяком случае она говорила.

- Господи! Какая чушь! - засмеялась Лариса, и, помолчав, тихо сказала: -Однажды мы взлетали на Челябинск и долго ждали высоту - диспетчер напутал, нужно было пропустить краснодарский. Я тогда вспомнила о вас. Вспомнила как-то мимолетно, не знаю, как объяснить...

- Мне очень легко с вами, - сказал Горлов и отпил вина потому, что стало сухо во рту и часто, с перебоями забилось сердце.

- Все совсем остыло, а вы даже не притронулись, - не глядя на него, сказала Лариса.

Луч прожектора неожиданно ударил им в глаза, динамик щелкнул и захрипел

- Для нашего дорогого гостя, Бориса Петровича из Ленинграда и его не менее прекрасной спутницы исполняем старинное танго "Город над вольной Невой". Белый танец - дамы приглашают кавалеров! - на весь зал загремел искаженный акустикой мужской голос.

- Вы популярная личность, Борис Петрович! Придется вас пригласить, вставая, сказала Лариса.

Свет метнулся к потолку, дробясь от вращающегося зеркального шара. В ресторане почти никого не осталось, они были одни на подсвеченной снизу танцевальной площадке.

- Вы забыли мое имя и сразу не спросили, а потом было неудобно, догадался Горлов.

- Иногда кажется, что вы читаете мои мысли, - она откинула голову и посмотрела ему в глаза.

- Да, я владею сенсорикой двадцатого дэна, акапунктурным суперпрограммированием, методами трансцендентного сверхгипноза и знаю, что вам больше всего нужно, - ответил Горлов. От ее взгляда и близости у него закружилась голова.

- Я не очень поняла, чем вы владеете, но хотелось бы узнать...

- То же, что и всем - счастья, - тихо сказал Горлов.

- Теперь верю: вы настоящий экстрасенс, - засмеялась она.

Музыка кончилась, они вернулись. Пока их не было, со стола убрали.

- Есть мороженое. Вам кофе или чай? - спросил официант.

- Кофе! - сказал Горлов и передал официанту две десятки для оркестрантов.

Пока они ели мороженое и допивали кофе, со столиков начали снимать скатерти, и на голые столешницы ставили стулья вверх ножками.

- Помните, у Леонтьева есть такая песня: "Куда уехал цирк?" Или что-то в этом роде об уехавших артистах и празднике, который кончился? - спросила Лариса.

- Говорят, есть книжка с противоположным названием. Кажется: "Праздник, который всегда с тобой", - сказал Горлов.

- Говорят, кажется..., - передразнила его Лариса. - Неужели вы не читали Хемингуэя?

- "Старик и море" - конечно, читал. Потом про бой быков и это - "Снег в Африке" - что-то о жене, которая вместо тигра подстрелила мужа за то, что он ее разлюбил...

- Вы шутите? - изумилась она.

- Почему? Я читал Хемингуэя и все хорошо помню.

- Вы - как мой муж, который не видит разницы между сионизмом и супрематизмом! - смеясь, воскликнула Лариса.

Свет мигнул и погас, осталась только лампочка над входом в служебные помещения, и на их столе, мигая, догорала свеча.

- Жалко, но пора уходить, - вставая, сказал Горлов.

- Вы и здесь не будете расплачиваться? - спросила она.

- Живу в кредит, - пожал плечами Горлов. - Если разбогатею, то заплачу.

Они пошли в номер за ее пальто, и он все больше нервничал, стараясь говорить о мелочах.

Прежде, чем одеться и уйти, она позвонила по телефону.

- Диспетчер сказала, что погоды до полудня не будет. Слава Богу, можно спать спокойно, - рассеянно объяснила она, повесив трубку.

- Я не буду вас тревожить, но обещайте, что сами позвоните мне, сказал Горлов, подавая ей пальто. - Не сердитесь, но ваша знакомая была права: я действительно в вас влюблен.

- Почему сердиться? Разве можно за это рассердиться? - повернувшись, она оказалась совсем близко, лицом к лицу и он обнял ее за плечи. В последний миг она отклонила голову и его губы коснулись ее щеки.

- Обещайте, что позвоните, - тихо сказал Горлов

- Посмотрим, может быть... Наверное позвоню, - так же тихо ответила Лариса и, помолчав, неожиданно спросила: "Вы не боитесь, что я не смогу отказать себе в желании звонить вам каждый день?"

Он не подумал, скорее почувствовал, что если оставит ее сейчас, то будет всегда жалеть, а она, что бы ни говорила, никогда ему этого не простит.

- Не уходи, ты не можешь просто так попрощаться и уйти, - твердо, как о решенном, сказал он.

- Хорошо, я останусь, - спокойно и, как ему показалось, равнодушно, ответила она.

* * *

Горлов будто знал, что ее губы окажутся мягкими и теплыми, а поцелуй вызовет у него желание, такое сильное, что станет больно. Но когда они наконец оказались совсем вместе, он испытал потрясение, которое не мог объяснить и выразить. Ничего подобного не бывало с ним раньше, он не представлял, что такое вообще может быть, и вдруг подумал, что не будет никогда больше.

Она порывисто дышала, сквозь стиснутые зубы иногда прорывался стон. Потом с силой прижала его руку к своей груди, там где билось ее сердце. Он чувствовал нарастающую жажду освобождения, и ее тело отвечало радостной и взаимной готовностью.

После она отворачивала голову, пряча слезы.

- Первый раз в жизни мне тоже хочется заплакать, - прошептал он, целуя ее ладонь, - ... от счастья!

- Господи! Я так боялась, что ты скажешь что-нибудь не так.

Время и мир вокруг не изменились, но стали совсем другими, каждое прикосновение было неторопливым и упоительно прекрасным. Они больше не испытывали скованности и стеснения - их близость была естественной и необходимой, как воздух, которого не замечаешь, пока дышишь.