Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз

Рабочие двух этих заводов известны были своей революционной боевитостью. Злоказовские еще при Керенском вывезли хозяина за ворота на тачке и взяли завод в свои руки. Здесь и на Сысертьском сформировались первые на Урале отряды Красной гвардии. В дальнейшем многие рабочие этих заводов ушли с Красной Армией на фронт.

Ипатьевский дом - на косогоре, на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка. Приземист, но виден издалека. На восточную сторону, к проспекту, дом обращен одним этажом; с тыльной, западной стороны, на откосе, - два этажа. К дому примыкает сад размером в полдесятины. Дальше каретник, конюшня, хозяйственный навес.

Сюда и привезли Романовых - сначала Николая, Александру Федоровну и Марию, потом и остальных.

Вместе с прибывшими вошли в дом председатель Уральского Совета Белобородов, его заместитель Дидковский и член президиума Совета Голощекин. Белобородов остановил группу, попросил внимания и объявил, что, по решению Советского правительства, бывший император Николай Александрович Романов с семьей будет находиться в Екатеринбурге, в этом доме, в ведении Уральского Совета впредь до суда над ним, Романовым.

- Комендантом дома, - продолжал Белобородов, - Уральский Совет назначил Александра Дмитриевича Авдеева - вот он, перед вами. Имеются ли в данную минуту заявления, жалобы или вопросы? Нет... Если впредь будут - обращаться с ними в Совет через посредство коменданта Авдеева или его помощника Украинцева. А теперь граждане Романовы могут располагаться в доме по своему усмотрению, как им покажется удобней. В их распоряжении - большая часть второго этажа.

Все это происходило утром 30 апреля 1918 года. Официальное же сообщение появилось в печати 10 дней спустя. Оно гласило: "Согласно решению Совета Народных Комиссаров бывший царь Николай Романов и его семья переведены на жительство из Тобольска в Екатеринбург и помещены в отдельном изолированном от внешнего мира помещении" ("Уральский рабочий", 9 мая 1918 г.).

Романовы стали размещаться в ипатьевском доме.

Николай с супругой и Мария (позднее вместо Марии - Алексей) заняли угловую комнату с двумя окнами на проспект и двумя в переулок. В соседней комнате, окнами в переулок, поселились потом дочери. Из этой комнаты дверь вела в столовую. Здесь спала Демидова. Еще одна комната, смежная со столовой, разделенная посредине аркой, считалась гостиной (или "залом") здесь спали доктор Боткин и слуга. Повар Харитонов и поваренок Леонид Седнев жили на кухне. "Караул поместился в двух комнатах около столовой. Чтобы идти в ванную и W. С., нужно проходить мимо часового у дверей караульного помещения. Вокруг дома построен очень высокий дощатый забор в двух саженях от окон; там стоит цепь часовых, в садике тоже" (1).

Белобородов и Голощекин уехали. Дидковский и Авдеев прошлись вместе с новыми жильцами по комнатам.

Здесь было не так просторно, как в тобольском губернаторском доме с его восемнадцатью комнатами. На семью в Ипатьевском доме пришлось четыре комнаты, но они были просторны и хорошо меблированы - Ипатьев, разбогатевший на казенных подрядах, жил на широкую ногу.

Николай спокойно разглядывал обстановку дома. Не в пример супругу, Александра Федоровна пребывала в состоянии крайнего возбуждения, что сразу же вызвало инцидент, его некоторые западные авторы излагают, мягко выражаясь, неточно. Дидковский будто бы внезапно выхватил из рук Александры Федоровны ридикюль и стал перебирать его содержимое. Николай при этом будто бы крикнул: "Вы что себе позволяете? До сих пор мы, кажется, имели дело с порядочными людьми!"

А вот как рассказывает о том же Авдеев, при сем присутствовавший.

"...Из Тобольска Романовых увозили в спешке, потому их багаж там не досматривался. Еще до прибытия царской семьи в Екатеринбург президиум Уральского Совета постановил взять под контроль вещи Романовых, что, естественно, вызывалось обстановкой того времени.

Первые чемоданы, доставленные на автомобиле в дом Ипатьева, были внесены бойцами охраны в коридор и там осмотрены в присутствии Авдеева и Марии. Затем Дидковский предложил Александре Федоровне предъявить к осмотру ее дорожный саквояж. Она бурно запротестовала, выражая свое негодование сначала на русском, потом на английском языке. Боткин, уже прибывший к тому времени в дом Ипатьева с вокзала, взял на себя роль переводчика. Он объяснил Авдееву и Дидковскому, что Александра Федоровна считает осмотр вещей издевательством и ставит в пример комиссарам корректное поведение Керенского.

Саквояж, тем не менее, был осмотрен. Дидковский извлек со дна его маленький фотоаппарат и весьма детальный план Екатеринбурга. Александра Федоровна цеплялась за фотоаппарат, крича по-английски что-то столь для нас нелестное, что Боткин перестал даже переводить" (2).

Дидковский пытался образумить Александру Федоровну, напомнив ей, что она здесь находится под арестом и следствием, но она не успокаивалась.

Николай бесстрастно наблюдал всю эту сцену, не проронив ни слова.

После осмотра чемоданы заперли в кладовой, а ключи отдали владельцам вещей...

Как только Дидковский с Авдеевым ушли, Александра Федоровна вынула из сумки химический карандаш и отточенным острием врезала в глянцевитую белую поверхность оконного косяка знак свастики, надписав рядом: "17/30 апреля 1918 года".

Надпись была сделана энергично. Жильяр заметил ее через три месяца, когда вошел в дом вместе с белогвардейскими следователями. Тогда он записал в своем дневнике: "На стене в амбразуре окна комнаты императрицы я сразу же увидел ее любимый знак "Swastika", который она столь часто рисовала... Она изобразила его карандашом и тут же крупными русскими буквами отметила дату 17/30 апреля, день прибытия в дом Ипатьева. Такой же знак, только без числа, был нарисован на обоях стены, на высоте кровати, принадлежавшей, видимо, наследнику" (3).

Марков 2-й, повествуя в эмиграции о своих попытках увезти Романовых, пояснял: "Нашим условным знаком стала свастика... Императрица хорошо знала этот знак и предпочитала его другим..." (4).

Любовь русской императрицы к свастике оживленно комментируется на Западе.

Лондонская "Таймс", рецензируя недавно выпущенный американский двухсерийный фильм "Николай и Александра", назвала Александру Федоровну "фашиствующей Брунгильдой".

Уже знакомый нам Александров главу своей книги, посвященную пребыванию Романовых в Екатеринбурге, так и озаглавил: "Под знаком свастики" (5). Автор отмечает "выявившийся в одном отношении исторический приоритет Александры Федоровны", а именно: "Задолго до того, как крюкообразный крест стал заносчиво выставлять себя напоказ на фасадах третьего рейха, его след прочертила на стене Ипатьевского дома в Екатеринбурге низвергнутая императрица" (6).