Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз

Знал о такой позиции Распутина и потому благоволил к нему Вильгельм II.

Потом, вслед за Вильгельмом, в узком кругу приближенных поминал Распутина добрым словом также и Гитлер.

В пропагандистской компании Кеннана - Макмиллана - Шпрингера предается размышлениям о Распутине Роберт К. Масси. История, говорит он, движется алогичными, иррациональными ходами (1). Куда больше исторического смысла было бы, например, в ином исходе сараевского и покровского эпизодов. Остался бы невредимым в своем автомобиле эрцгерцог, а вместо него, с легкой руки Феонии, отправился бы к праотцам тюменский чудодей. Не пришлось бы тогда Романовым, Гогенцоллернам и Габсбургам пережить свой тотальный, почти групповой, крах. Не будь Сараева, не потеряли бы свои престолы "царь Николай, равно как и я".

Так писал в 1926 году бывший кайзер Вильгельм бывшему царскому военному министру Сухомлинову.

Организовали же покушение в Сараеве, по убеждению группы кельнских и геттингенских профессоров, коллективно выступивших на страницах венской газеты "Ди прессе" (2), "петербургское правительство и его военные". Мировой войны, считает эта ученая бригада, больше всех хотели Николай Николаевич, Брусилов, Самсонов и их коллеги. Они-то через свою белградскую агентуру сербскую секретную службу - и послали навстречу эрцгерцогскому автомобилю гимназиста Гаврилу Принципа. Означенным способом им удалось спровоцировать взрыв, захвативший врасплох кайзера и Мольтке. До зубов вооруженная Россия напала на ничего не подозревавшую Германию, а также на Австро-Венгрию. Последние же, из просто душевной рассеянности, как-то упустили из виду, что к подобному возможному случаю надо было подготовиться. В 1914 году каверзный Николай внезапно вцепился в простофилю Вильгельма.

Участник названной бригады (3), профессор Кельнского университета Теодор Шидер сам непоколебимо уверен и других хочет убедить в том, что в 1914 году Вильгельм II и Бетман-Гольвег, равно как в 1939 году Гитлер и Риббентроп, были решительными противниками войны. Некоторая разница между этими двумя парами, по мнению профессора, состоит разве лишь в том, что кайзер, оказавшийся в положении "изоляции и угрозы" и поддавшийся "реакции страха", действовал более оборонительно, фюрер же через двадцать пять лет принял тактику наступательную; если тот и другой внутренне готовы были пойти на риск войны, то лишь малой, локальной - "в первом случае Австрии с Сербией, во втором случае Германии с Польшей, не более того (4).

"Австрийские государственные деятели, - пишет Адам Вандрушка, другой кельнский профессор, - находились летом 1914 года в почти безвыходном положении. У историка не поднимается рука написать в их адрес жестокое слово "повинны"; более уместны здесь слова - "им было суждено"; ибо эти слова заключают в себе веру в действие неисповедимых сил" (5).

Ну, а раз заработали неисповедимые силы, тут уж ясно, что ничего не могли поделать в пользу спасения мира ни Вильгельм с Бетман-Гольвегом, ни Франц-Иосиф с Берхтольдом. Взять хотя бы последнего. Это он, будучи министром иностранных дел, больше всех в Вене похлопотал над составлением ультиматума такой сути и формы, чтобы Сербия никак не смогла его принять. Он же ультиматум передал, а 29 июля послал в Белград объявление войны. Но, подбирается теперь к читателю с новаторской находкой еще один профессор, Гуго Ханч, "хотя Берхтольд никогда не отрицал свою ответственность за события июля 1914 года, он до конца жизни был уверен, что иного выхода для него не было". И ведь какой благовоспитанный и утонченный был граф, не дерюга какая-нибудь, нувориш или узурпатор. "Мягкая, уступчивая натура... человек нежной чувствительности, впечатлительный... преданный искусствам и наукам"... Естественно, что при такой впечатлительности эта мягкая, уступчивая натура больше других в июне 1914 года опасалась, как бы сербы не согласились на все и не обошлось бы тогда дело без вооруженного столкновения. И еще эта нежная натура питала страх и недоверие к России. Не случайно, получив в молодости назначение в австрийское посольство в Петербурге, "он написал в своем дневнике: один лот радости, два лота огорчения и сто фунтов адского страха" (6). Сие неотвязное ощущение сопровождало графа до конца жизни, то есть до 1942 года, когда он смежил очи, окруженный друзьями в эсэсовской форме, "в своем дворце Бухлау в обширном родовом поместье Берхтольдов на моравской земле".

Русскому нападению, видите ли, подверглась Габсбургская империя, бывшая, по мнению Ганса Вейделя, "раем" для населявших ее народов; к несчастью, "в этот рай, впоследствии ими утерянный, была вмонтирована адская машина", и машиной той был "начиненный бешеной яростью динамитный снаряд славянского национализма, к которому Россия задолго до 28 июня подвела свой бикфордов шнур" (7). Вену, как и Берлин, подточили петербургские козни. Безграничны были любовь и преданность славянских народов к Вильгельму и Францу-Иосифу, но все испортила своими наветами и диверсиями русская политика!..

Вспомните, взывает со страниц "Ди прессе" Иоганн-Христоф Альмайер-Бек, "те незабываемые дни начала первой мировой войны, величие которых не могут затмить даже первые дни начала второй мировой войны". Толпы людей вышли на бульвары Вены, запрудили улицы и площади городов по всей империи и, провожая взглядами уходящие на фронт войска, восторженно кричали им вслед: "Вы наши герои! Победы вам! До скорого свидания - в рождество!" (8)

Еще один член авторской группы, университетский доцент Фриц Фельнер, с удовольствием воспроизводит слова князя Андраши, однажды доложившего Францу-Иосифу и Францу Фердинанду: "Наша политика (на Востоке) сводится не только к территориальным приобретениям; мы должны устремиться вперед также в моральном и экономическом отношениях; параллельно захвату земель должно осуществляться также мирное проникновение. Нести на Восток культуру и товары - такова ныне задача габсбургской монархии" (9). Поскольку же "Остен", то есть русский и другие славянские народы, отказались от чести быть облагодетельствованными культурой и товарами Габсбургов и Гогенцоллернов газета "Нейе фрайе прессе" завопила после сараевских событий: "Болото должно быть осушено, дабы исчезла злокачественная лихорадка". Успеху дранга нах остен, считали сподвижники Франца Фердинанда - главы военной партии в Вене, будет способствовать "не боязливая сдержанность, а лишь бросок вперед... баня крови и стали - совместно (с Германией)проведенная победоносная война".

Как представитель этого курса ("баня крови и стали") и выступил Франц Фердинанд. Он был одним из тех, кто давно мечтал толкнуть Европу и мир на "путь кровавого обновления".

Вторжения, захваты и экзекуции были родовым занятием Гогенцоллернов и Габсбургов издревле.