Александр Вдовин - Подлинная история русских. XX век

Отмеченное «хорошее дело» царей не означало, что Сталин совсем излечился от пороков классового шовинизма в оценках прошлого страны. Иначе он вряд ли допустил бы 6 ноября 1941 года в докладе по случаю 24-ой годовщины Октябрьской революции весьма рискованного, с патриотической точки зрения (и особенно — с учетом положения на фронте), сравнения: «По сути дела гитлеровский режим является копией того реакционного режима, который существовал в России при царизме. Известно, что гитлеровцы так же охотно попирают права рабочих, права интеллигенции и права народов, как попирал их царский режим, что они так же охотно устраивают средневековые еврейские погромы, как устраивал их царский режим». Нельзя не признать, что соотечественники, поставленные в тех условиях перед свободным выбором, скорее отдали бы предпочтение царскому режиму, но не гитлеровскому.

Тем не менее стоило бы обратить внимание на выделенные нами места в приведенном многозначительном тосте. Они свидетельствуют, что федеративное, по букве Конституции СССР 1936 года, государство Сталин считал единым и неделимым. Ни о какой особой роли русского народа в этом государстве речи не было. Напротив, говорилось о великих народах во множественном числе. Очевидно, имелись в виду народы Союза, имевшие «свои» национальные образования в ранге союзных республик, ибо и в «исчерпывающих» подсчетах количества больших и малых наций, народностей и национальных групп в стране Сталин никогда не выходил за пределы числа «около 60». Сталинская речь позволяет также с большой уверенностью полагать, что титулы «первого среди равных» и «старшего брата» русскому народу были «пожалованы» отнюдь не ради закрепления за ним каких бы то ни было преимуществ перед другими нациями. Скорее, все это рассчитано на пропагандистский эффект и должно было одновременно и льстить национальному самолюбию народа, и служить ему в определенном смысле утешением, означая признание действительных заслуг в исполнении определенных ему еще при Ленине особых «интернационалистских обязанностей».

Из тоста «отца народов» вытекает далее, что пресловутое право наций на самоопределение вплоть до отделения при сталинском правлении единству страны не угрожало. Ибо всякий, кто мог, по Сталину, даже помыслить о предпочтительности какому-либо народу самоопределиться вне СССР, квалифицировался как враг народа и контрреволюционер. По отношению же к последним сталинская власть была беспощадна. Сталин мог полагать, что дополнительным фактором, придающим особую прочность Союзу ССР, были многочисленные группы русского населения и исконно русские земли, включенные в состав национально-государственных образований других народов Союза. По логике, в случае попыток отделения какой-либо части, местные русские могли стать преградой сепаратизму. Расчет, как показали события 1991 года, не оправдался. Однако винить в этом Сталина вряд ли нужно. В 1937 году он имел основания заверить соратников, что, в условиях централизованной и в то же время причудливо федерализованной стране, конституционное право на отделение в реальности единству государства не только никак не грозило, но и не могло угрожать. Угрозу оно стало представлять позже, когда переродившаяся КПСС оказалась бессильной против сепаратизма окраинных националистов. Исключение из Конституции СССР статьи шестой, гласящей: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза», — означало лишение союзного государства важнейшей своей скрепы. Уничтожив ее, прорабы перестройки не смогли предложить взамен никакого иного столь же действенного устройства, способного так же надежно обеспечивать государственное единство многонационального Союза ССР. В результате Союз рухнул. По историческим меркам — в одночасье.

Развал СССР в конечном счете продемонстрировал эфемерность государства, построенного на принципах этнического федерализма, не распространенных при этом на самый крупный этнос — русскую нацию, принужденную строить свои отношения с другими народами страны по особым принципам «интернационализма большой нации». Этот механизм решения межэтнических противоречий в полиэтническом обществе без дополнительных регуляторов типа сталинских ВКП(б), НКВД, НКГБ показал полную неэффективность, приведшую к распаду страны.

В дореволюционной России к федерализму как к принципу государственного устройства относились с большой настороженностью, не без оснований усматривая в нем опасность ослабления государства. «Говорят, наше государство должно сделаться федеральным, союзным, но где будет положен предел количеству федеральных областей, что останется за центральною властью, к каким областям и народностям это относится, — нам не говорят точно и обстоятельно. Неудивительно, что тогда многие города вспомнят о своих вольностях — Новгород, Псков, а за ними потянется Тверь, и дело дойдет, пожалуй, до Москвы», — писал директор народных училищ Акмолинской и Семипалатинской областей в 1906 году. В такого рода высказываниях, по существу, формулировалось неприятие федерализма просвещенными слоями общества.

Ученые государствоведы с еще большей убедительностью доказывали, что наибольшей прочностью и способностью концентрировать всю мощь государства в ответственнейшие исторические моменты (отражение агрессии, решение других задач, требующих участия всех соотечественников) обладают унитарные государства. Профессор A.A. Жилин в 1912 году писал: «Превращение России в союзное государство, по нашему глубокому убеждению, было бы гибелью этого государства». A.C. Ященко, всю свою жизнь исследовавший проблемы федерации во всем мире, утверждал (1912), что создать в России федерацию, построенную по национальному признаку, невозможно: «Никакая областная децентрализация или федерация… не может разрешить национальный вопрос». К аналогичному выводу пришел видный государствовед Ф.Ф. Кокошкин. Построение российской федерации на начале национального разделения он расценивал в 1917 году как задачу «практически неосуществимую». Перекроить политическую карту России по национальному признаку означало бы, согласно П.А. Сорокину (1917), «раздробить ее на сотни государств… на мордовское, малорусское, самоедское, латышское, грузинское, литовское, и т. д. В итоге мы получили бы такую картину, нелепее и утопичнее которой нельзя было бы ничего выдумать».

Государственное устройство Российской Республики было предметом обсуждения Особой комиссии по составлению проекта основных законов при Временном правительстве. Разработку Конституции России как парламентской республики во главе с Президентом, избираемым Учредительным собранием, возглавлял один из лучших государствоведов России Н.И. Лазаревский, автор известных университетских курсов по русскому государственному праву. Выработанный им «Предварительный проект статей основных законов по вопросу об автономизации (федерации)» исходил из базовой установки: «Государство Российское едино и нераздельно». Проект предполагал, что «в государстве Российском будет областная автономия». Предусматривалось, что «законы, издаваемые областными властями, не имеют обязательной силы, если противоречат… основным законам… изданным центральною государственною властью… и не основаны на законах, определяющих устройство и предметы ведения областных учреждений». Автономной единицей в составе России рассматривалась Финляндия, которой гарантировалась самостоятельность «на основаниях и в пределах, установленных законом о взаимных отношениях России и Финляндии, принятым Учредительным собранием (тогда-то), и формой правления, утвержденной (тем-то и тогда-то)». Положения законопроекта были одобрены 17 октября 1917 года, но через неделю Российская Республика стала Советской.