Максим Зарезин - Еретики и заговорщики. 1470–1505 гг.

Трудно сказать, насколько агрессивный и массовый характер в действительности носило выступление новгородцев против братьев-наместников, в какой степени его спровоцировали злоупотребления Захарьиных, либо недовольство новыми порядками и подчиненным положением не позабывших о своих вольностях новгородцев. Была ли это сознательная или невольная провокация со стороны наместников, но разоблачение ереси Геннадием очень «органично» сочетается с гонениями на возмущенных горожан. Архиепископу и Захарьиным пришлась по вкусу эффектная роль гонителей зла — будь то в виде вспышки народных волнений или проявлений дерзкого вольнодумия.

Проводя жесткий правительственный курс, братья не забывали о своем кармане. Якову Захарьину в Вотской и Шелонской пятинах принадлежало 800 коробей земли. Наместники получали значительные кормы с местного населения, распоряжались судебно-административными делами. Возможностей для злоупотреблений имелось предостаточно, и Захарьины, скорее всего, ими пользовались весьма широко. Трудно было найти лучший способ сохранить расположение Ивана III и отмести любые подозрения в различного рода провинностях, чем раскрыть заговор против верховной власти и примерно наказать мятежников. Задача облегчалась тем, что великий князь новгородцев явно недолюбливал и охотно подозревал их во всевозможных шатостях и изменах.

Геннадию появление врагов в лице жидовствующих пришлось как нельзя кстати. Его предшественника Сергия — первого присланного из Москвы главу Софийского дома — фрондирующие местные клирики вынудили оставить кафедру. Сергий разобидел новгородцев своим высокомерием. Так, еще по дороге к месту назначения он отказался поклониться мощам новгородского владыки Моисея. Геннадий учел эти ошибки и действовал осмотрительнее. Новый владыка при каждом удобном случае подчеркивал свое уважение к новгородским обычаям и, в частности, первым из московских архиереев стал носить традиционный белый клобук новгородского архиепископа. В дальнейшем он воспользовался местной новгородской легендой, связанной с происхождением этого головного убора, для поднятия престижа кафедры.

Новому архиерею помимо пряников требовался и кнут для строптивых аборигенов. Разоблачение ереси оказалось весьма действенным инструментом давления. Возможно, лица, входившие в клуб вольнодумцев, держались чересчур независимо с новым владыкой, памятуя о перебравшихся в столицу товарищах, чью влиятельность и особенно готовность заступаться за давних знакомцев они явно переоценивали. А недовольных новым архиереем в епархии имелось предостаточно — заняв кафедру, Геннадий затеял некую «переаттестацию» среди местных клириков, введя в практику выдачу ставленных грамот — разумеется, не за бесплатно. Подобное новшество, разумеется, не могло понравиться духовенству, не говоря уже о том, что оно шло вразрез с новгородской традицией выборности священников. Псковичей Геннадий возбудил против себя настолько, что они запретили своим священникам служить вместе с владыкой.

Геннадию удалось прижать к ногтю наиболее нелояльных клириков, продемонстрировав всем прочим недовольным мрачную перспективу оказаться в рядах гонимых в качестве еретиков. Так, собственно, и произошло с чернецом Захаром, которого в собственно жидовстве никто не обвинял. Провинился он тем, что с 1486 года слал повсюду по новгородской земле, а также в Москву обличения владыки Геннадия в симонии. Решительного критика архиепископа не только осудили заодно с попами, к кружку которых и к чьим воззрениям он не имел ни малейшего касательства, но и для пущей важности объявили наряду с Курицыным начальником всех ересей.

Но только ли личными сиюминутными конъюнктурными соображениями объясняется репрессивный напор Геннадия Гонзова и братьев Захарьиных? У последних имелись свои резоны всемерно поддерживать изыскания архиепископа. Вернемся в начало столетия — во времена княжения Василия I Дмитриевича, когда наиболее влиятельным лицом на Москве считался Иван Федорович Кошка, коего крымский хан Едигей называл его старейшиной бояр и единственным советником великого князя. Но после появления в Москве Патрикеевых и прочих «выезжан» влияние боярина Кошки заметно падает. Следующее поколение Кошкиных не оставило заметного следа в истории.

Вероятно, недовольство своим положением подвигло Захария Ивановича Кошкина во время междоусобной войны в правление Василия Темного изменить великому князю и бежать в Литву. Это обстоятельство вроде бы и не помешало карьере его сыновей Юрия и Якова Захарьиных, о чем свидетельствует хотя бы то же назначение в Новгород, многие прочие важные поручения Ивана III и наконец боярские звания. Яков Захарьич заседал в думе с 1479 года, Юрий — с 1483-го.

И все-таки положение Ивана Юрьевича Патрикеева, а затем и его сына Василия несравненно выше положения братьев Захарьиных. Князь впервые упоминается как воевода в 1455 году, успешно одолевший татар, переправившихся через Оку у Коломны. Иван Патрикеев занимал выдающееся положение при Иване III, как «наивысший воевода государя нашего». Достаточно сказать, что именно Иван Юрьевич принимал присягу московскому государю новгородцев в 1478 году. Близость Гедиминовичей к государю выражалась еще и в том, что двор Патрикеевых располагался в самой старой части Кремля — у Боровицких ворот. Когда великокняжеские палаты перестраивались, государь жил у Патрикеева.

Захарьины с несомненной ревностью следили за успехами потомка Гедимина и его родичей. Правда, лишь однажды ревность эта вырвалась наружу — во время литовского похода 1500 года великий князь послал на помощь отряду Юрия Захарьина тверскую рать под командованием племянника князя Ивана Юрьевича — Даниила Щени. В объединенном войске Щеню назначили воеводой в большой полк, а Захарьина — в сторожевой. Внук Ивана Кошки оскорбился и бил челом великому князю в том, что ему «невмочно» служить в сторожевом полку и «стеречи князя Данила».

Разразившийся конфликт пришлось разбирать Ивану III, который решительно пресек претензии обиженного боярина. А. А. Зимин замечает в этой связи, что здесь нет местнического дела. Действительно, Юрий Захарьин прекрасно понимал, что не имеет никаких формальных оснований оспаривать назначение Щени, однако раздражение против Патрикеевых было столь велико, что боярин не смог его сдержать, даже предугадывая недовольство великого князя.

Отсутствие возможности оспорить выдвижение служебных князей вынуждало старомосковских бояр искать иные способы изменить сложившееся положение. Появление на московской политической сцене литовских выезжан, спаянных и общей судьбой, и родственными связями, их наступление на позиции нетитулованного боярства заставило последних сплотиться, выступать единым фронтом в защиту своих интересов. Враждебность в отношениях между старомосковскими боярами и служебными князьями была столь очевидна, что Иван Васильевич не только прекрасно знал о ней, но и использовал ее в своих целях, отряжая первых (И. Челяднин, М. Захарьин) в войска следить за вторыми.