Неизвестен Автор - Заступница - Адвокат С В Каллистратова

Отношение этих врачей к маме было трогательным. Леонард Борисович и его жена Людмила ("Леонарды", как называла их Софья Васильевна) установили над ней заботливый патронаж. В случае необходимости немедленно звонили Александру Викторовичу. Помню, мама, как всегда с юмором, говорила мне по телефону с улицы Воровского: "За меня не волнуйся и сегодня не приезжай: приходил Сашенька [Недоступ], принес цветы, померил давление, внимательно прослушал, выписал лекарства, сходил за ними в аптеку, проследил, чтобы я правильно все приняла, сказал "спасибо" и ушел... Так что у меня все в порядке". Только ему удавалось заставить Софью Васильевну лечь в больницу, когда она уже серьезно заболевала, но еще могла (как ей казалось) стоять на ногах. В таких случаях Александр Викторович бывал непреклонен и категоричен, и мама его слушалась. А если случалось, что из-за отсутствия места он не мог ее немедленно госпитализировать, на помощь приходила Имма Эльханоновна, которая тоже в своей больнице имела "диссидентскую" койку. Для мамы, стеснявшейся кого-нибудь обеспокоить, протестовавшей даже против вызова районного терапевта ("не так уж плохо я себя чувствую"), врачи, единомышленники, друзья, не ожидающие просьб о помощи, были спасением.

Конечно, такая направленность в выборе больных не оставалась незамеченной бдительными органами. Тем более, что и контингент посетителей, приходивших в больницу проведать своих друзей, был особый: за многими из них велась слежка. В отделение Недоступа приходил зимой 1978 г. Григоренко прощаться с мамой перед поездкой в гости к сыну в США. Петр Григорьевич был веселый, а мама вдруг заплакала. Мы перепугались - слезы были ей несвойственны. "Ведь мы навсегда прощаемся, - сказала ему мама, - вернуться вам не дадут..." Я тогда исщелкала на них целую пленку, - такие у них были лица, что хотелось снимать и снимать. Осталось лишь три фотографии, случайно, у друзей. Все остальные и пленку забрали при обысках у Софьи Васильевны.

У Недоступа и Софиевой были неприятности: "сверху" поступали указания строго контролировать, кого они лечат. Обошлось все, наверное, потому, что их начальники были порядочными людьми, да и понимали к тому же, что достойной замены этим первоклассным врачам нет.

Софья Васильевна тяжело переживала, что ее лишили возможности защищать друзей и единомышленников в суде в то время, когда это было так необходимо: обыски, увольнения с работы, аресты продолжались. Осужденные по статье 190-1, освободившись после трехлетнего срока, снова включались в правозащитную деятельность. И их начинают судить уже по 70-й статье за "антисоветскую агитацию и пропаганду". Дине Исааковне Каминской не разрешают принять дело Буковского - по 70-й статье нужен допуск. В Москве остается всего несколько адвокатов, которые берутся защищать "политических", - В.Я.Швейский, Ю.Б.Поздеев, Е.С.Шальман, С.Л.Ария, Ю.Я.Сарри, Б.Ф.Абушахмин. Но судьи штампуют обвинительные приговоры. Руководство МГКА под давлением горкома партии принимает меры к тому, чтобы обуздать тех, кто пытается добиваться оправдательных приговоров по этим делам. В бумагах Софьи Васильевны сохранилась запись ответов семнадцати адвокатов, которых она безуспешно пыталась привлечь к защите по очередному диссидентскому делу "по статье 70-й": "П.Ю.Б. - "занят в большом процессе"; Р.В.Б. - "не берусь за этот процесс", Швейский В.Я. - "согласен, но Склярский (зам. председателя МГКА) не дает разрешения, говорит: "Никого из московских адвокатов не пущу"; Б.С.М. - "нет допуска"; З.Б.Е. - "нет"; Б.К.П. - "занят"; Гавин В.П. - "нет допуска"; Дубровская С.А. - "согласна" (Склярский - не разрешаю!); Коган М.И. - "нет допуска"; К.С.С. - "нет допуска"; П.А.И. - "занят"; С.В.Ф. - "отказываюсь"; А.С.Л. - "по 70-й нет"; Г.М.А. - "отказываюсь"; Е.И.Ф. - "нет практики в этих делах"; Ш.Б.С. - "нет"; С.И.И. - "мне с вами нет смысла встречаться, я вам отказываю"". Это был список самых квалифицированных и смелых. Больше уже не к кому было обращаться.

Коллеги по адвокатуре, особенно те, кто бывал вместе с нею в процессах, всегда уважали и по-человечески любили ее. С.Л.Ария писал о ней в 1991 г.:

"Софья Васильевна - адвокат от Бога. Слушать ее было - одно удовольствие. Ее речи, как постройки античности, "без шва", красивы и монументальны. Особенно нас сплотила работа по так называемым спецделам. Защищая "диссидентов", "инакомыслящих", мы сами были вынуждены публично произносить "антисоветские" речи. Защита по таким делам ставила перед нами не только нравственные вопросы (быть рядом с подзащитным, поддержать его словом), но и тактические проблемы. С одной стороны, нужно было найти необходимые для защиты слова, а с другой - опасались, как бы за те слова самих не взяли за шиворот. Чуть ли не по каждому делу собирали адвокатский консилиум. Советы Софьи Васильевны на таких совещаниях всегда были самыми ценными. Именно ей принадлежала идея обратиться к речам известного русского адвоката, профессора Санкт-Петербургского университета В.Спасовича, который защищал народовольцев. Поразились еще тогда: все, что мы "изобретали", давно применял В.Спасович. И еще: убийственное совпадение тональности политических процессов XIX в. и века нынешнего.

Я убежден, что Софья Васильевна Каллистратова принадлежит не только истории советской адвокатуры, но и истории России. Она - совесть правозащитного движения" (Советская юстиция. 8. Апр.).

Но тогда, с начала 70-х гг., общение коллег с Софьей Васильевной почти полностью прекратилось. Ее ученица, прекрасный человек, прекрасный адвокат Марина Абрамовна Каплан честно говорила потом: "Да, я боялась". Шальман, который дольше других поддерживал с ней дружеские отношения, тоже говорил: "Я боялся". Они боялись за свои семьи, работу, - в те годы просто подойти к ней "поболтать" считалось опасным.

Софья Васильевна понимала, что выступать в суде по статье 190-1 ей больше не дадут, но уходить из адвокатуры и открыто присоединиться к своим друзьям она пока не решалась. Может быть, еще на что-то надеялась, может быть, тоже боялась - за меня и мою семью. Кроме того, она искренне любила свою работу и расстаться с адвокатурой ей было тяжело. Наверное, играло роль и то, что она привыкла считать себя главой семьи, помогающей всем не только морально, но и материально, и становиться пенсионеркой ей не хотелось. Жила она теперь одна, - у меня родилась дочка, я не работала и смогла забрать Диму к себе, а старший ее внук, Сергей, уехал учиться в Томск. Она часто приезжала ко мне, как всегда, чтобы помочь, хотя я старалась ее ничем не обременять. Когда Гале исполнился год и мне надо было выходить на работу, я нашла вполне подходящую няню, но мы с ней не сошлись в цене. И вдруг няня позвонила и сообщила, что согласна на мои условия. Лишь спустя несколько лет обнаружилось: мама договорилась с няней, что будет доплачивать ей ежемесячно сколько надо, но при условии, чтобы я об этом не знала.