Неизвестен Автор - Воспоминания крестьян-толстовцев (1910-1930-е годы)

Меня подвела к большому столу, на нем спали трое. Их согнали, а мне сказали: - Ложись...

Согнанные стояли и не знали, куда притулиться. Мне стало жалко, что их из-за меня потревожили, и я попросил их опять ложиться, а сам сел к стене на вещевой ящик, а стол так и простоял всю ночь пустой. На ранней зорьке все из казармы двинулись на станцию железной дороги. Поезд за поездом отходили эшелоны с людьми, оружием, а я все стоял и стоял один на платформе, оставленный всеми в покое. Уже на закате солнца шел, наверное, последний поезд, нагруженный людьми и хозяйственными вещами. Поезд шел мимо меня совсем тихо. Вдруг из широко открытой двери вагона, сравнявшегося со мной, послышался ласково-добрый голос:

- Да это наш братец стоит один! Идите сюда! Сюда! Поезд сейчас остановится. - Когда поезд остановился и я подошел, полковник стал меня расспрашивать, где мне будет лучше - с ними на фронте или в тюрьме?

Я сказал, что ничего не знаю и никакого выбора делать не могу.

- Я думаю, - сказал полковник, - у нас, с нами тебе будет лучше, а там... там совсем пропащее дело, да еще в такое время. Нет, нет, полезай в этот вагон.

Во время разговора собралось много солдат и молча слушали, но как только полковник сказал, чтобы я лез к ним в вагон, то больше десятка голосов заговорили вдруг, прося у полковника дозволения, чтобы я ехал с ними.

- Нет, нет, никому не отдам, а то вы его где-нибудь потеряете, и он в беду попадет.

- Товарищ полковник, честное слово, нас трое, мы не потеряем. - А нас девять, разрешите нам взять.

Но в это время подошел здоровый молодой человек, взял меня за руку и говорит полковнику: - Я больше всех свободен и беру его с собой. Полковник согласился. Взявший меня человек был в полку воспитателем. Мы доехали до города Рогачева. Там я с ним много ходил по городу, и он мне много рассказывал о себе. До войны он был студентом. В нем было много человечного и мало начальственного.

В Рогачеве меня поместили в пустую каменную школу, и я был там один. Ко мне приходил в гости полковой комиссар и много беседовал, как бы объясняя и оправдывая свою жизнь и деятельность: - Я сам ненавижу, мол, войну и всякое человекоубийство, и вся наша партия также, но беда в том, что нам не дают мирной жизни капиталисты... - говорил он мне, расхаживая по классу, и останавливался против меня, как бы спрашивая ответа.

- Да, точно так же говорят все: и капиталисты, и монархисты, и прочие социалисты, что им противна война, что их окружают враги, - говорю я ему, а дикое эгоистическое море бушует из века в век в беспросветных кровавых войнах и захлестывает собою все человечество, и вас в том числе.

- Э, правда, - сказал он, - что с вами трудно говорить. Пойду отгоню ребят, а то они все накинулись на крестьянские возы с картошкой. - Он выскочил из школы и, выхватив револьвер, закричал на ребят. Все сразу разбежались.

Утром всех направили на фронт, который был в тридцати километрах. Меня прикрепили к хозяйственной части, я шел за обозом, по морозу босиком. Не доходя до фронта, хозчасть остановилась в большом пустом дворе какого-то богача. Кругом был большой фруктовый сад, к шоссейной дороге от дома шла старая липовая аллея. В доме стоял рояль. Через несколько дней я почувствовал: что-то неладное случилось. Начальство хозчасти забегало. До меня, до моего костра долетали короткие фразы: связь всякая прервана... не знаю, что делать... до обеда подождем, а потом надо отходить... а может быть, уже окружены?.. Кто знает, а вы все-таки будьте наготове. А с обеда хозчасть быстро собралась и двинулась обратно на Рогачев. Отказываясь от езды на лошадях, я шел босой за обозом. С закатом солнца усилился ветер с кристалликами снега, и мои босые ноги совсем отказывались меня нести. Товарищи отвели меня в одну избу в деревне, а сами пошли дальше. Хозяева показали мне греться на печке.

На печке я хорошо согрелся и крепко уснул. Среди ночи меня и хозяев разбудил сильный стук, так что окна и двери тряслись, и в избу вломилось шесть военных, осветили лампой и сели за стол и стали спрашивать - у кого в деревне есть сало, масло, яйца.

Старик говорит: "Не знаю", а старуха: "Да я дам вам два кувшина молока да хлеба, вот и поедите".

- Нет, давай нам старосту, а то плохо будет всей деревне.

Я лежал на печи и думал, кто же это, красные или белые, с такими угрозами? Привели старосту и стали ему наказ давать - немедленно доставить с каждого двора по килограмму сала, масла и яиц по десятку, без разговоров, а то плохо будет.

- Да что вы, братцы, ночное дело, все спят, когда кого достучусь, да и нет уже ни у кого ничего, сколько частей проходило, и все голодные, всем надо.

- А какие у вас части проходили? Белые или красные?

- А Бог их всех знает, какие они, ведь ни у кого не спросишь, чьи они да какие, - давай и всё. Да вон один из них на печке греется, - сказала старуха.

- Кто? Где? - ко мне подошли и стали трогать.

- Эй, человек, человек, как тебя звать?

- А так и звать, как ты называешь.

- Э! Стой, стой, это наш браток, не трожь его, оставь его в покое, и, обращаясь к старосте, уже мягче сказали: - Ну, ладно, того, что я сперва говорил, не надо, а сделайте, что можете, товарищ комиссар.

Обрадованный староста, произведенный в комиссары, ушел и вскоре вернулся, и затрещало, закипело свиное сало на сковороде, и они, наевшись, легли спать.

На рассвете стали собираться, и Кузьмич, комиссар полка, сказал полковнику, что надо и меня взять, а то попадет в плен, станут его мучить. Полковник возразил:

- Я уверен, что братца никто не тронет и он сам потихонечку подойдет к нам в Рогачев.

Когда солнце хорошо пригрело, хозяева накормили меня хорошо картошкой, и я пошел, не спеша, один по шоссе на Рогачев. Не доходя до города, меня встретили солдатики, закричали: наш браток идет. Завели к себе, так же накормили картошкой, угощали и мясным и не понимали моих вегетарианских "капризов". Увидев мою босоту, они с радостью дали мне лапти и портянки, и как раз - выпал снег. Попрощались они и двинулись к фронту, а я пошел за хозчастью к польской границе. Пришли в деревню, я не знал, куда мне приткнуться, и стою сиротливо среди деревни и присесть боюсь, чтобы не застудиться в своей ветхой одежде. Размещенные по деревне солдаты получили горячую пищу, и все были заняты утолением голода. И вдруг из отдаленного домика показался солдатик и стал всматриваться в мою сторону и обратно ушел в дом. Потом выскочили трое и во все ноги ко мне: - Пойдем, браток, к нам, будешь жить с нами вместе. - Я пошел за ними, но вдруг выскочили двое здоровенных солдат, схватили меня под руки: - Пойдем к нам! - Но тут появились еще двое и закричали: - Бросьте эти штучки, человек не вещь, надо предлагать, а не тащить насильно, - и предложили мне идти с ними.