Лев Сонин - Тайны седого Урала

И началась продлившаяся около ста лет (до указа Екатерины II), а подспудно — продолжавшаяся еще многие годы после государственная политика искоренения раскола. И сам Алексей Михайлович, и его преемники просто принялись повсеместно изводить старообрядцев. Сотни тысяч людей, спасая себя, своих детей, пошли скитаться по Руси в надежде отыскать защищенное от гонителей убежище. Много их осело по реке Керженцу, что недалеко от города Нижнего Новгорода впадает в Волгу. Там они и прижились потихоньку, поскольку, на их счастье, началась в то время отчаянная грызня в царском доме за место на троне. Ситуация в верхах порождала большие и малые смуты в Российском государстве, и внимание властей от церковных распрей переключилось на эту междоусобицу.

Однако относительно спокойная жизнь старообрядцев продолжалась недолго. Снова ввязались они в большую политику. Поблазнилось им, что царевич Алексей вернет на Русь и старую веру, и старые порядки. Просчитались. Скорый на расправу, Петр I 16 июля 1722 года подписал указ — искоренить раскол. В числе других строго и неукоснительно стал проводить его в жизнь епископ нижегородский Питирим. И вновь «керженские двуперстники» сорвались с места, и покатила их волна гнева царского аж за Камни уральские, где и выплеснула вдоль всего хребта. Беглецы приткнулись кто где. Многих приютили берега озера Шарташ, что находится на окраине нынешнего Екатеринбурга и где было уже поселение приверженцев старой веры. Так на северной оконечности озера образовалось многолюдное раскольничье поселение «кержаков».

Пора гонения на старообрядцев по времени точно совпала с разворотом строительства на Урале новых заводов, значительным усилием поисков новых рудных мест. Очень кстати оказался поэтому приход большого числа этих умелых людей на Урал. Ведь, как свидетельствует Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, «раскольники были отличными работниками, самыми надежными поставщиками разных припасов и особенно были полезны по части приискания новых руд». Подчеркнем — именно «по части приискания новых руд».

Горные администраторы на Урале, дальновидные и умные В. Н. Татищев и В. И. Геннин, на пустом практически месте создавшие мощную государеву промышленность, приютили беженцев, определив им базовые места проживания. Хотя Геннину и пришлось потом неоднократно оправдываться за это свое решение, но он знал: прибывшие раскольники весьма умелы при поисках руд и вдобавок искусные ремесленники. А такие люди очень кстати пришлись развивающейся горной и заводской промышленности Урала. И хотя известен случай, когда Геннин приговорил к суровому наказанию нескольких строптивых раскольников только за приверженность своей вере, в общем-то жилось им на Урале достаточно привольно. Они составили основную массу работных людей на казенных и частных уральских заводах. Об этом много писали и Н. К. Чупин, и Д. Н. Мамин-Сибиряк.

А уж отплатили за приют на Урале старообрядцы сторицей. В основном их руками поставлено было самое совершенное тогда в Европе горнозаводское дело и на государевых заводах, и на частных — Демидовых и Осокиных. Они принесли на Урал традиции и умение крупной торговли, что помогло сделать уральские города мощными торговыми центрами. И они отменно постарались в поисках новых залежей уральских руд. Именно кержаки из селения Шарташ — Ерофей Марков и Егор Лесной — нашли для России первые в строне месторождения самородного золота: Ерофей — под Екатеринбургом, Егор — в Сибири. Каждое из этих открытий было толчком к становлению целых отраслей промышленности в России.

Но, к сожалению, В. Н. Татищеву во время его второго начальствования над горнозаводским Уралом довелось стать и активным проводником жестокого курса правительства Бирона в отношении старообрядцев.

Этот эпизод стоит детального рассмотрения, ибо, как сформулировал Н. Н. Покровский (с. 68), «своеобразная ироническая логика истории видится в том, что активным проводником консервативнейшей линии правительства Анны Иоанновны, в некоторой мере даже инициатором невиданной ранее по масштабам полицейской акции по искоренению противников официального православия явился просвещеннейший… Василий Никитич Татищев».

Яркий, талантливый человек, большой ученый и выдающийся государственный деятель России, Василий Никитич Татищев не мог, конечно, обойти в своей деятельности и столь важную для людей его поры сторону жизни — религиозное бытование человека. Тем более что самому ему религиозность была привита сызмала и отвечала его душевному строю. Однако таково уж было свойство этой многогранной натуры — и к церковным обрядам, и к книгам относился он с присущей ему одержимой въедливостью. Не избегли его вдумчивого анализа и церковный ритуал, и содержание богослужебных книг. Материала для размышлений у него было немало и потому, что частые длительные поездки за границу дали ему возможность приглядеться к тамошнему христианству, его обрядам. На многих примерах Татищев убедился — жизнь церкви несет в себе и много от элементарного невежества, мракобесия.

Татищев никогда и не пытался таить своих убеждений. И поступал всегда в соответствии с ними. Вот пример. В 1714 году, возвращаясь из-за границы через Польшу, он в одном из украинских селений увидел, как готовилась казнь — сожжение женщины. Попы признали ее чародейкой, пояснили ему местные власти. Это возмутило Татищева. Он уже осознал давно: традиция преследования «колдунов» исходит от невежества попов, которых он честил «невеждами ленивыми и неучеными», которые только и заняты тем, что «едят и пьют безобразно, а о порядочной и прямой христианской должности никакого и помышления не имеют». Вырвал тогда Татищев несчастную женщину из безжалостных рук попов-палачей. Это его отношения с церковью не улучшило, естественно.

Дальше — больше.

В 1717 году Петр решил отправить его на переговоры о контрибуции с города Гданьска. В число репараций Петр потребовал включить икону, будто бы написанную самим Мефодием, одним из создателей кириллицы. Татищев этого поручения не выполнил. И потому, что гданьский магистрат образом не поступился. И потому, что Татищев без труда доказал: эта икона — отнюдь не древняя святыня, а создана сравнительно недавно. Да еще и посмеялся над теми церковными деятелями, кто в том Петра уверял. Такие вещи церковники и подавно не спускали.

А тут и вовсе святотатство состоялось.

Татищев входил в число блестяще образованных людей, собиравшихся вечерами у Феофана Прокоповича — видного религиозного деятеля. Феофан был его давним другом, немало помогал он в практических делах энергичному уральскому горному начальнику. Так, блюдя какие-то установления, священники не позволяли работавшим на уральских заводах пленным иноверцам браки с православными женщинами. Но жизнь брала свое. Как сделать, чтобы не приняло все это формы открытого блуда? (Да и потом, дети же рождались, а к незаконнорожденным тогда относились весьма неодобрительно.) Решил Татищев спросить совета у Феофана. И тот помог. Составил и утвердил через Святейший синод, сославшись на многие примеры из истории, позволение венчать такие пары.