Максим Зарезин - В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории

В Москве Филарет, несомненно, выступил популяризатором идеи призвания королевича Владислава на царствование — идеи, находившей все более новых сторонников в столице. Тем самым российская элита, разделенная на различные лагеря, благодаря Филарету сошлась в одном важнейшем пункте, сформулированном еще в Тушине, — не выдвигать кандидатур государя из своего круга, оказав предпочтение польскому королевичу. В этой схеме не оставалось места Василию Шуйскому, падение которого становилось вопросом времени. Бывшие «перелеты», после того как «перелетать» стало некуда, свою нерастраченную энергию направили на попытки свержения царя Василия. «А житие его царьское было на престоле царьском всегда з бедами и с кручины, и с волнением мирским; зачастые миром приходящее и глаголаше ему снити с царьства, и за посох имаше, и позориша его многажды», — сокрушается Пискаревский летописец {32} 32 ПСРЛ. Т. XXXIV С. 214. . Другой источник сообщает, что Шуйский «сидя на царстве своем, многие беды прия, и позор, и лай».

Тем временем Филарет возобновил сношения с Вором, обосновавшимся в Калуге. В июне 1610 года бывший «царик» получил обнадеживающее известие о том, что москвичи готовы целовать ему крест. Р. Г. Скрынников не сомневается, что грамота исходила от Филарета и воровских бояр. Исследователь считает, что Филарет вновь обратился к Вору после того, как калужский лагерь подкрепило войско их старого знакомца Яна Сапеги. «Пребывание под Смоленском убедило Михаила Салтыкова и Василия Рубца-Мосальского, что с ними никто не будет считаться, коль скоро они никого не представляют, и за их спиной нет военной силы. Перемены в Калужском лагере подали надежду Филарету и Салтыкову» {33} 33 Скрынников Р. Г. Василий Шуйский. С. 372. . Вероятно, эти предположения верны. Но не менее вероятно и другое объяснение: предусмотрительный Филарет клал яйца сразу во все корзины.

Мы еще обратимся к избранию его сына Михаила на царство, но одну из веских причин успеха романовской кандидатуры можно назвать уже сейчас. В бурное время взаимного ожесточения, недоверия и противостояния Филарет умудрился сохранить или, по крайней мере, не испортить окончательно отношения со всеми видными деятелями эпохи и всеми политическими группировками. Он единственный мог похвастаться контактами с королевской ставкой, в то же время он оставался своим для представителей тушинского табора и вместе с тем не порвал связь и с боярами, сидевшими в осаде вместе с Шуйским.

Даже с царем Василием — своим заклятым врагом бывший тушинский патриарх не вступал в противоборство, во всяком случае открытое. В то время как другой влиятельный вельможа Василий Голицын постоянно демонстрировал свои претензии на престол и намерение сместить Шуйского, Филарет действовал исподволь, через доверенных лиц. Причина не только в разнице темпераментов и тонкости политического чутья — Голицын не располагал сплоченной группой соратников, не имел надежных союзников в боярской среде, даже среди Гедеминовичей он не пользовался единодушной поддержкой. По этой причине многое ему приходилось делать самому, в то время когда Филарет неизменно оставался в тени за кулисами политической борьбы. В итоге Голицын-старший заработал среди москвичей репутацию властолюбца и интригана. «Беспокойная голова, нрав тиранский, сердце изменническое, а жизнь дурная», — так нелицеприятно отзывался о князе современник.

Царь Василий Шуйский, который энергично взбирался на трон, удивляя коварством и настойчивостью в достижении цели, проявил полную неспособность к государственному управлению. Что еще хуже — он был неудачлив и не любим народом. Надежды на преодоление Смуты русские люди связывали с его племянником Михаилом Скопиным-Шуйским — удачливым и популярным, однако он же представлял угрозу для царя Василия — реальную или потенциальную — невозможно ответить, так как невозможно утверждать, имел ли молодой военачальник свои далеко идущие политические планы, либо беспрекословно принимал как данность дядюшкино верховенство. Вступление Скопина в Москву во главе русско-шведского войска в марте 1610 года виделось началом перелома в затянувшемся национальном кризисе, но в мае полководец внезапно скончался, а в июне войска Сигизмунда выдвинулись к Москве.

Под рукой у царя Василия находилось, как мы знаем, немало опытных и талантливых военачальников, но он поставил во главе войска брата Дмитрия, «воеводу сердца не храброго, но женствующими облажена вещьми, иже красоту и пищу любящего». Служилые люди, по словам летописца, «ненавидяху его гордости, сего ради и нелюбезен бяше во очию их». Мало того что зять Малюты уже зарекомендовал себя бездарным и трусливым воеводой, молва приписывала смерть Скопина именно его зависти: по слухам, супруга Дмитрия Шуйского преподнесла князю Михаилу Васильевичу чашу с отравленным вином. Будь жив Скопин, несомненно, он возглавил бы войско, однако теперь на его месте оказался человек, считавшийся виновником его смерти — уже одно это обстоятельство пагубно сказывалось на боевом духе ратников.

Будь жив Скопин — битва, состоявшаяся под селом Клушино 24 июня 1610 года, что между Можайском и Вязьмой, наверняка была бы выиграна — существуют, на наш взгляд, достаточно веские причины настаивать на столь категоричном выводе. Многочисленные схватки с польскими войсками показали, что русские по крайней мере не уступают им ни в мужестве, ни в различных компонентах боевого искусства. А ведь московская рать под Клушином имела значительное численное превосходство над противником.

Отметим еще одно важное обстоятельство: на исход сражения существенно повлияла измена шведских союзников под командованием Якоба Делагарди. Подобный поворот событий трудно представить, будь во главе войска Скопин. Если бы даже шведам и при Скопине не возместили долги по жалованию. За год совместного похода князя Михаила и шведского полководца сблизило боевое братство. Современники вспоминали, что Делагарди опасался за жизнь Скопина и советовал тому поскорее покинуть столицу, выступив навстречу неприятелю. Решаясь переметнуться к полякам, Делагарди имел в виду и то обстоятельство, что русское войско возглавлял причастный к смерти боевого товарища Дмитрий Шуйский. Перед битвой Делагарди выдали деньги, меха и сукна для раздачи солдатам в счет погашения долга, но он промедлил, чем — вольно или невольно — спровоцировал ландскнехтов на бунт и измену. Между тем военачальник шведского короля — смертельного врага Сигизмунда III — должен был иметь причины более веские, нежели задержка жалования, чтобы решиться помочь полякам одолеть союзное войско царя Василия.