Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории

Собственно, тот же вопрос Плеханов мог бы задать и Марксу: чем обеспечивается выполнение обязательств при коммунизме, когда уже нет государственного принуждения?

Чтобы стать настоящим марксистом, Плеханову следует очиститься от анархистского наследия «Земли и воли» и «Черного передела». Ан-архии Плеханов противопоставил «пан-архию, которая дала бы возможность непосредственного участия в обсуждении и решении общественных дел всем взрослым членам общества» [780]. Но Плеханов не мог не знать, что анархисты тоже не собираются ограничивать чьи-либо права в решении общественных дел. В чем же тогда различие? О нем Плеханов умалчивает, но оно существует. Анархисты отстаивают автономию, марксисты говорят о решении дел всего общества в целом, которое регулирует жизнь каждого человека по единому плану. Соответственно, все могут участвовать в обсуждении этого плана, но не все могут его принимать. Ан-архия будущего – это защита автономии меньшинства, пан-архия – это решение, всеми обсуждавшееся и потому обязательное для всех, даже если они не согласны с результатом. Плеханов выступает за такое «общество, которое распределяло бы продукты сообразно с потребностями трудящихся» [781]. Но у трудящихся разные представления о своих потребностях, и что делать, если кто-то из них не согласится в этом вопросе с «обществом»?

Революционные синдикалисты не видели этого различия и подчеркивали, что они ближе к Марксу, чем нынешние социал-демократы. Лабриола выступает за возвращение к Марксу «без всеобщего избирательного права и парламентской системы, к Марксу 1848 и 1871 гг.» [782]

Революционный синдикализм не враждебен марксизму как таковому, он противостоит этатизму современной социал-демократии, где марксистский централизм сливается с лассальянским государственничеством. В принципе синдикалистская модель вполне совместима даже с централизмом Маркса – все зависит от того, как будет организован всеобщий синдикат будущего. Революционный синдикализм не привнес в историю социалистической мысли какие-то принципиально новые идеи, но он стал пространством сближения левого крыла марксистской традиции и синдикалистского крыла либертарного социализма, в большей степени тяготея ко второму.

Революционный синдикализм не страдает демонстративным антиполитизмом. Леоне писал, что «всякая классовая борьба есть борьба политическая» [783]. Но синдикалисты не сводят политику к деятельности политических партий. Политика – это противоборство социальных стратегий, идеологий.

Социал-демократы поддерживали политизацию профсоюзного движения. Они не были согласны только с его самостоятельностью. Рабочий класс, объединенный в профсоюзы, должен подчиняться партии рабочего класса. И в этом было ключевое разногласие между синдикализмом и социал-демократией. Плеханов разъяснял логику марксистов: «Чтобы устранить противоположность между гражданским обществом и «политической организацией», необходимо, как я сказал, передать средства производства в общественную собственность. Но общественная собственность на средства производства вовсе не есть собственность, принадлежащая синдикатам. Синдикат, – то есть профессиональный союз, – представляет собою интересы рабочих профессий, т.е. не целого класса производителей, а только данной его части. Где же находят свое выражение интересы класса производителей, как целого? Они находят его в политической партии этого класса» [784]. Но, во-первых, синдикалисты считают представителем общества не отдельный синдикат, а федерацию всех синдикатов, то есть организацию работников всех отраслей, всех трудящихся. Так что это возражение бьет мимо цели. Во-вторых, логика Плеханова оборачивается против него самого. Если синдикализм плох потому, что предлагает передать хозяйство части рабочего класса (что, как видим, является лишь неверной интерпретацией Плеханова), то социал-демократия еще хуже, так как предлагает считать выразителем интересов рабочего класса как целого его заведомую часть – партию.

Чтобы обосновать такой элитаризм, Плеханову предстоит поделить рабочих на «чистых» и «нечистых»: рабочие становятся сознательными не одновременно. Для рабочего движения «будет гораздо лучше, если передовые рабочие, продолжая свою деятельность внутри профессиональных союзов, в то же самое время сплотятся в особую организацию, которая явится как бы авангардом пролетариата. Отличительной чертой этого авангарда явится именно его сознательность, понимание им конечной цели движения» [785]. Но синдикалисты как раз не против того, чтобы объединить сознательных рабочих, но не в партию, а в революционные синдикаты. Но авангард не может представительствовать от имени всего рабочего класса. Его задача – втянуть весь рабочий класс в революционный процесс, превратиться из авангарда в большинство класса.

Плеханов не согласен такой стратегией, и считает, что в профсоюз должны вовлекаться и несознательные рабочие, руководствующиеся эгоистическими соображениями. А передовой отряд будет руководствоваться «классовым эгоизмом», то есть альтруизмом, так как классовые интересы пролетариата соответствуют интересам всех классов, кроме эксплуататоров [786]. Таким образом, партия становится прибежищем «сознательных», а профсоюз – всех. Партия руководит профсоюзами, «сознательные» рабочие – «не сознательными». Но критерий сознательности – не уровень общей культуры, а приверженность «правильной» «пролетарской» идеологии.

Революционный синдикализм быстро завоевал симпатии большинства участников рабочего движения Франции, Испании, Италии, Аргентины и ряда других стран. Радикальные синдикалистские профсоюзы с минимальным аппаратом и ставкой на низовую инициативу стали вызовом и обычным тред-юнионистским и некоторым социал-демократическим профсоюзам с развитой профбюрократией. В то же время синдикализм как нельзя лучше гармонировал с идеологическим плюрализмом рабочего движения, где сосуществовали и анархисты, и марксисты, и представители синтетических социалистических течений. Казалось, пока рабочие не приступили к строительству нового общества, их разногласия не важны. Пока у них нет сил для свержения капитализма, они шаг за шагом будем давить на капитал, делая его кризис все более острым, и в то же время усиливая позиции организации рабочего класса.

Таким образом, конструктивная модель общества будущего становилась не актуальной, важнее – задачи сегодняшней борьбы, организации стачек, формирование новых синдикатов. Пуже писал: «Я – анархист, но анархия меня не интересует» [787]. Нечто подобное ранее писал о социализме Бернштейн.