Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории

Но если для Плеханова слабая организованность пролетариата (то есть его неуправляемость со стороны социал-демократии) – повод для сдерживания революционных выступлений, то Ленин и здесь не собирается выжидать. Лучшее средство для организации – сама борьба. И если рабочий класс видит свою организацию не в партии, а в более привычном для вчерашнего крестьянина органе самоуправления – Совете – следует поддержать инициативу масс.

В декабре революционный авангард рабочих оторвался от более консервативных масс. Но радикальный опыт воздействует на массы, давая заразительный пример. За первым натиском последует новый, самодержавие падет, и перед массами встанет вопрос о власти, который не удалось решить в декабре 1905 г.

В 1917 г. Ленин опубликует фразу, ставшую затем классической: « Коренной вопрос всякой революцииесть вопрос о власти в государстве» [1133]. В практическую плоскость этот вопрос встанет перед российскими социалистами в 1905 году.

Размах городской революции и общая дестабилизация империи из-за крестьянских и национальных выступлений давали социалистам новые шансы. Перед марксистами вставал вопрос о том, что делать в случае падения самодержавия. Просто отдать власть либералам, буржуазии, выступая в роли профлидеров, отстаивающих тактические задачи социальной защиты рабочих при сохранении капиталистического строя? Линейная концепция прогресса диктовала такое поведение с неизбежностью. Сначала – укрепить капитализм, решая социал-либеральные задачи. И только потом, через десятилетия – социализм.

Но быстрое развитие индустриального сектора в России, разрастание рабочего класса, еще в значительной степени маргинализированного, но оттого настроенного радикально, длительная традиция развития социалистического движения – все это способствовало постановке левыми социал-демократами вопроса о «перерастании» буржуазной революции в пролетарскую. Итак, ограничиться либеральными задачами, или приступить к решению «пролетарских», социал-этатистских?

Выбор зависел от ответа на вопрос о власти. Проще всего было ответить на этот вопрос эсерам: в случае падения самодержавия необходимо немедленно организовать революционную диктатуру (то есть диктатуру революционеров), которая, разгромив монархистов в гражданской войне, передаст власть всенародно избранному Учредительному собранию.

Для марксистов все было сложнее. С одной стороны, они боролись за свержение самодержавия, с другой стороны верность марксистской картине истории не позволяла им входить в правительство – оно же будет носить не пролетарский, а буржуазный характер. Эта историческая схема была не просто догмой, за ней стояли и прагматические политические интересы – социал-демократы не должны скомпрометировать себя непопулярными в пролетарской среде мерами, которые неизбежно будет проводить правительство в условиях становления капиталистического строя.

В то же время очевидно, что революционная диктатура может стать «обоюдоострым» инструментом. Если она будет находиться под влиянием социал-демократии, то может закрепить завоевания пролетариата, а если в ней возобладают противники социализма, она может пойти по пути подавления пролетарского движения и социал-демократии. Как бы и соблюсти чистоту принципов (не отвечать за непопулярные меры), и продвинуть через новую власть необходимые преобразования? Этот вопрос вновь разделил социал-демократию, породив дискуссию, которая смоделировала реальную ситуацию 1917-1918 гг.

Историк С.В. Тютюкин считает: «если для большевиков основной целью их политической деятельности был уже в 1905 г. захват хотя бы части (а лучше всей) политической власти, то меньшевики стремились прежде всего организовать и просветить рабочих, поднять их на защиту своих политических и экономических интересов, разбудить их инициативу и общественную активность» [1134]. Но одно другому вовсе не мешает. И большевики стремились организовать рабочих, пробудить их общественную активность. И меньшевики были готовы прийти к власти, когда для этого созреют предпосылки. И для большевиков, и для меньшевиков взятие власти не было «основной целью», самоцелью, а лишь инструментом в осуществлении марксистского коммунистического проекта. Различие заключалось в сроках. Большевики были готовы форсировать процесс с помощью власти, и, соответственно, брать ее уже в 1905 году. Но не они были наиболее радикальны в этом отношении, а меньшевики Троцкий и Парвус.

В марте 1905 г. Александр Парвус выступил за «правительство рабочей демократии» [1135], бросив вызов стройной стратегии чинного движения к социализму через буржуазную демократию. Парвус выдвинул лозунг: «без царя, а правительство рабочее!» Эту идею поддержал Лев Троцкий. Она вытекала из стратегии самостоятельных действий пролетариата как наиболее организованной революционной силы. Троцкого не смущает, что в своем стремлении захватить власть над Россией социал-демократия будет изолирована от других революционных сил. Каких сил? Троцкий «в упор» их не видит. Он уверен, что кроме социал-демократов «на революционном поле никого нет» [1136]. Троцкий самонадеянно выводит «наше революционное одиночество» из победы над эсерами. Он приписал марксистам не только победу, но и полное уничтожение эсеров (вот охранка-то позавидовала бы). Впрочем, эсеры продолжали в это время здравствовать и развиваться.

Троцкий был не одинок в своей некомпетентности. Мартов с удивлением прочитал заявление ПК ПСР, где говорилось, что «рабочий народ идет и дальше под знаменем партии с.-р.» [1137]. А Мартов думал, что рабочие движутся под знаменами социал-демократии. Вышедшие из подполья партии с удивлением обнаруживали, что они не одиноки на «своем» поле. И некоторое время не верили глазам своим, считая лишь себя реальной силой.

Из ложной посылки о «революционном одиночестве» социал-демократов у Троцкого вытекает целый веер выводов: «где нас нет, там революция лишена организации и руководящих элементов»...; «у нас нет социальной почвы для самостоятельной якобинской демократии…» [1138]Непролетарские силы не могут выдвинуть вождей.

Хорошо, можно быть настолько несведущим, чтобы не заметить эсеров. Но есть и другие лидеры, которых обстановка 1905 г. выдвигала на арену истории. Гапона-то нельзя было не заметить, тем более, что и после 9 января он сохранял влияние в рабочем движении. Троцкий решает проблему так: Гапон, который «явился одной из блестящих внезапностей революции», собирается примкнуть к «одной из социалистических партий». «Выбор Георгия Гапона не труден, ибо этих партий только одна» [1139]. Гапон быстро опроверг Троцкого, сблизившись с эсерами и принявшись ковать блок всех социалистов. Эта инициатива сначала получила поддержку большевиков, эсеров и национальных социалистических партий. Но затея была обречена на неудачу – социал-демократы опасались оказаться под контролем «личности, стоящей над партиями» или того хуже – эсеров. Но Ленин все же зашел на созванную Гапоном конференцию – он искал партнеров из среды «мелкой буржуазии» [1140].