Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории

В отличие от «основоположников», Бакунин никогда не становится на одну из сторон в предстоящей мировой войне: «Существование двух огромных империй друг подле друга влечет за собой войну, которая не может кончится иначе разрушением или одной, или другой» [589].

С этими принципиальными оговорками Бакунин указывает на те национальные черты немцев, которые могут оказать серьезное влияние на судьбы социалистического движения. Сожалея о том, что немецкий народ увлекаем своей элитой, Бакунин констатирует, что Германия «представляет и совмещает в себе всецело один из двух полюсов современного социально-политического движения, а именно полюс государственности, государства, реакции» [590]. Это – симметричный ответ на обвинения марксистами России. Впрочем, по итогам ХХ столетия каждый может сделать выводы о том, насколько оказались справедливыми наблюдения Бакунина: «в немецкой крови, в немецком инстинкте, в немецкой традиции есть страсть государственного порядка и государственной дисциплины, в славянах же не только нет этой страсти, но действуют и живут страсти совершенно противные; поэтому, чтобы дисциплинировать их, надо держать их под палкою, в то время как всякий немец с убеждением свободно съел палку. Его свобода состоит именно в том, что он вымуштрован и охотно преклоняется перед всяким начальством.

При том немцы народ серьезный и работящий, они учены, бережливы, нарядливы, отчетливы и расчетливы, что не мешает им, когда надо, а именно, когда того хочет начальство, отлично драться. Они доказали это в последних войнах. К тому же их военная и административная организация доведена до наивозможнейшей степени совершенства, степени, которой никакой другой народ никогда не достигнет. Так вообразимо ли, чтоб славяне могли состязаться с ними на поле государственности!

Немцы ищут жизни и свободы в государстве; для славян же государство есть гроб. Славяне должны искать своего освобождения вне государства, не только в борьбе против немецкого государства, но во всенародном бунте против всякого государства, в Социальной Революции» [591]. Одно несомненно, эти характеристики не являются антигерманскими. То, что вызывает недовольство Бакунина, считается достоинством добропорядочного мещанина. Но Бакунин на этом не останавливается, а поет оду немцам, отмечая «чрезвычайное трудолюбие, способности к размышлению и к науке, эстетическое чувство, породившее великих артистов, художников и поэтов, и глубокомысленный трасцендентализм, породивший не менее великих художников…» [592]Найдем ли у Маркса и Энгельса подобные слова о русском народе?

В «Государственности и анархии» Бакунин бросает еще один теоретический вызов марксизму. Он утверждает, что социальная революция начнется в бедных среднеразвитых странах [593]. Как мы знаем, этот прогноз окажется верным.

Даже К. Маркс, первоначально придерживавшийся однолинейного понимания прогресса, затем изменил свою точку зрения под влиянием размышлений об Индии, азиатской древности и, как мы видели, не в последнюю очередь – в результате критики со стороны народников.

Позднее русские последователи Маркса окажутся «святее Папы», что не удивительно, если учесть их народническое прошлое и желание отмежеваться от него.

В полемике Маркса и Бакунина противоречие двух полюсов социалистической идеи было доведено до крайних пределов. Далее был возможен либо раскол, либо синтез. А произошло и то, и другое.

Убедительность критики Бакунина еще не доказывает жизнеспособности его собственной модели социализма. Главная проблема модели Прудона-Бакунина заключается в технологическом уровне индустриальной эпохи. Индустриальная организация производства, требующая узкой специализации, не дает рабочим достаточного времени на самообразование, чтобы приобрести уровень компетентности, достаточный для реального и эффективного самоуправления. Бакунин выступал за передачу средств производства коллективам работников. Система внутреннего управления предприятиями, которая могла бы отчасти смягчить эту проблему (четкое разделение компетенции управленцев, выборные механизмы) не была продумана Бакуниным. Ему вообще претили «механизмы», он надеялся на спонтанную инициативу масс. Но стихия — поле для манипуляций, она позволяет за фасадом размытых демократических форм выстроить авторитарную систему управления.

Бакунин — певец свободы личности. Он же – сторонник стихии, спонтанного самоопределения народа. Но ведь в системе Бакунина отсутствуют структуры, которые могли бы гарантировать права личности против права сильного и силы коллектива. Это противоречие станет серьезной проблемой для радикального анархизма, забывающего конструктивное наследие Прудона.

Казалось, спор марксистов и анархистов может решить первый опыт революционных социалистических преобразований — Парижская коммуна 1871 г. Практически все социалистическое движение выразило солидарность с Коммуной. Опытом Коммуны лидеры социализма стремились обосновать правильность именно своей программы. Истосковавшись по практическому примеру, который мог бы подтвердить реальность их теорий, лидеры Интернационала провозгласили Коммуну рабочим выступлением, хотя среди избирателей Коммуны и ее депутатов пролетарии не составляли большинства. Историческая Коммуна, а не светлый образ ее, была творением средних слоев и рабочего класса, где ведущей силой были средние слои, именовавшиеся марксистами не иначе, как «мелкая буржуазия». В этом смысле Парижская коммуна была «мелкобуржуазным» движением.

Прокламация ЦК национальной гвардии, выпущенная уже после начала гражданской войны с Версальским правительством, очертила представление лидеров ЦК о расстановке социальных сил: «Трудящиеся, не обманывайтесь: идет великая борьба – паразитизм и труд, эксплуатация и производство схватились между собой». В этом воззвании «денежная аристократия» противопоставлена «тем, кто трудится и тщетно ищет решения социальных проблем» [594]– прежде всего торговцам, промышленникам, лавочникам и мыслителям.

Некоторые идеологи Коммуны включали в круг трудящихся классов даже часть буржуазии. Газета секций Интернационала Ирви и Берси «Ла революсьон политик и сосиаль» утверждала: «Народ и трудовая буржуазия едино суть…» [595]. Что это за «трудовая буржуазия»? Депутат Коммуны Ж. Валлес – непартийный социалист, близкий и к бланкистам, и к прудонистам, противопоставлял паразитической буржуазии «рабочую буржуазию»: «честную и мужественную, которая ходит в кепке в мастерскую, ходит в сапогах по грязи в цехах, в холод и в жару остается у своей кассы и у конторки… Она глотает пыль и дым, ходит в синяках, обжигается перед станками или перед горном, опускает руки в тесто и присматривает за работой; она по своему мужеству и по своим заботам родная сестра пролетариата» [596]. «Рабочая буржуазия», о которой говорит Валлес – это менеджеры, управленческие слои предприятия, которые как раз в этот период начинают превращаться в отдельную от капиталиста социальную категорию, элемент средних слоев, вовсе не совпадающий с «мелкой буржуазией». Как раз в этот период капиталист перестает быть менеджером предприятия, превращаясь в «топ-менеджера» монополии и финансового олигарха. Характерно, что после «революции менеджеров» во второй половине ХХ в. ускорилось оздоровление условий труда – ведь цеха – это и рабочее место менеджера. Это отчасти подтверждает мысль Валлеса об общности интересов рабочих и менеджеров в некоторых вопросах. Но все же лишь в некоторых. «Рабочая буржуазия», как и мещанские слои Франции не поддержали Парижскую Коммуну, что говорит о глубоких противоречиях, которые лежат в самих средних слоях, часть которых доминирует в революционных движениях, а часть становится опорой консерватизма и даже реакции.