Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Тогда же царь завел разговор о самом желанном — о мире. На признание Реншильда и Пипера о том, что они не одиножды советовали королю прекратить войну и заключить мир, Петр воскликнул: «Мир мне паче всех побед, любезнейшие». В этом не было никакой рисовки. Петр в самом деле всем сердцем желал скорейшего окончания войны, чтобы заняться неотложными и, с его точки зрения, более важными делами преобразования страны. Но он искал мира на своих условиях. И откуда ему было знать, что из-за упрямства Карла XII и происков неких «доброжелателей», смертельно испугавшихся растущего могущества России, до мира придется пройти еще долгий и длинный путь — более длинный и более долгий, чем от первой Нарвы до Полтавы.

Конечно, этот пир на поле боя, щедро пропитанный еще не остывшей кровью, пир, во время которого продолжали страдать и умирать тысячи своих и чужих раненых и изувеченных людей, кажется не совсем уместным. Но это кажется нам, а не им. Пир — совершенно в духе времени и даже не дань, как утверждали некоторые историки, древнерусской традиции. Торжествовали те, кто наравне с погибшими и покалеченными рисковал своей жизнью и мог также лежать распростертым на земле или корчиться от боли под пилой полкового хирурга. Значит, не пришел их смертный час, миновало. А раз миновало, то следовало бурно радоваться жизни, так, как должно было радоваться в эпоху барокко с ее тягой к театральности и экзальтированности.

Лишь к ночи, когда усталость стерла первые эмоции, возникла необходимость осмыслить последствия «превеликой виктории». Правда, для полного осмысления нужно было много времени и исторического пространства. И все же главное Петр уловил сразу. Отныне вся история его царствования раскалывается на две половины — до и после Полтавы.

Не приходится сомневаться, что одной из первых «после полтавских» дум царя была дума о Петербурге. Теперь он мог быть твердо уверен не просто в будущности любимого творения, а в его столичном предназначении. Как часто случалось с Петром, последняя мысль была высказана им в весьма своеобразной форме. Из письма царя князь-кесарь узнал, что «заветная» мечта государя о превращении Петербурга в «царствующий град» близка к осуществлению: «Ныне уже без сумнения желание Вашего величества резиденцию вам иметь в Питербурхе совершилось чрез сей упадок конечной неприятеля». «Конечный упадок» — это про Полтаву. Едва ли Федор Юрьевич при всей своей безграничной преданности к Петру рвался на берега своенравной Невы. Однако он хорошо понимал подобные знаки внимания. Теперь надо собираться в дорогу, отправляться навечно. Для него Полтава-Петербург — новая столица — стали звеньями одной логической цепи в истории строительства Российской империи.

Не была забыта Петром в этот радостный день и Екатерина. В тот же вечер он наскоро написал ей «из лагору»: «Матка, здравствуй! Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил, единым словом сказать, что вся неприятельская сила на голову побиты, о чем сами от нас услышите; и для поздравления приезжайте сами сюды. Piter». В праздничной суете почти не заметным осталось еще одно невольное «следствие» Полтавы, свидетельствующее о маленьком сдвиге в личных отношениях государя и его «матки»: Петр впервые обратился напрямую к Екатерине Алексеевне, перестав соединять ее имя с именем ее приставницы Анисьи Толстой.

Цифры потерь не могут передать всю бездну страдания, которую испытали участники сражения. Шведские исследователи исчисляют потери армии Карла XII в 7 тысяч человек. Еще около 2800 оказались в плену. Эти данные несколько расходятся с русскими — 9334 погибших и 2977 взятых в плен. И те, и другие цифры, как ни кощунственно это звучит, не кажутся катастрофическими. Картина сильно меняется, если перевести их из абсолютных в относительные. Получается, что в Полтавской битве у шведов от общего числа сражавшихся погибли и пленены почти половина участвовавших. Статистика впечатляющая даже в сравнении с цифрами новейшей истории с ее совершенной технологией тотального уничтожения. Заметим, что вернувшимся в лагерь шведам удалось пополнить свои силы за счет частей, по тем или иным причинам в сражении не участвующих. Но это не могло переломить ситуацию. После таких процентных потерь армии того времени обыкновенно утрачивали всякую способность к сопротивлению.

Потери русских составили 1345 человек убитыми и более 3 тысяч ранеными. По-видимому, подавляющее число убитых и раненых — результат тех самых 20–30 минут, когда дело дошло до резни холодным оружием. Шведские офицеры даже утверждали, что их батальоны не могли поразить русских выстрелами: от времени и условий хранения порох потерял свою силу. Энергии выстрела будто бы хватало на то, чтобы выбросить пули на несколько десятков шагов. Русские источники ничего не говорят об этом. Огнестрельных ран, во всяком случае, хватало. Несомненно и то, что от пуль, ядер и картечи самих шведов полегло на порядок выше. Солдатам и артиллеристам Петра не приходилось жаловаться ни на силу пороха, ни на его недостачу. За время сражения одна только русская артиллерия сделала почти полторы тысячи выстрелов, из которых треть — картечью.

Для погибших, которых собирали по всему полю, вырыли две братские могилы — отдельно для солдат и офицеров. Социальные различия неукоснительно соблюдались даже после смерти. После панихиды царь трижды поклонился останкам воинов и бросил пригоршню земли. Над могилой насыпали высокий холм. Его называют шведской могилой, хотя на самом деле там лежат русские. Петр собственноручно водрузил на вершине большой деревянный крест с надписью: «Воины благочестивые, за благочестие кровию венчавшиеся. Лета от воплощения Бога Слова 1709 июня 27 дня».

Шведов по совершении погребального обряда протестантскими священниками зарывали под присмотром конвоя пленные. Обыкновенно недалеко от тех мест, где они пали. То была обычная для того времени практика. За поражение приходилось расплачиваться безымянными, скоро стиравшимися с лица земли могилами.

Полтава, как никакое другое сражение, высветила сильные и слабые стороны русской армии. По определению видного русского теоретика и историка военного искусства А. Свечина, вся проведенная кампания свидетельствовала о «стратегической умелости русских»: Петр видел всю картину действий в целом, подчиняя каждый безошибочный ход общему замыслу кампании. С другой стороны, «блестящие стратегические достижения» не мешали действовать «тактически крайне неуверенно». В самом деле, русская армия еще не научилась прочно удерживать в своих руках инициативу, восполняя этот недостаток опорой на укрепления и численное превосходство. Чтобы преодолеть эту «ученическую неполноценность», мало было энергии и воли Петра. Такое приобретается со временем и с победами. «Блестящая победа увенчала действия русских под Полтавой, но этой победе мы обязаны стратегии больше, чем тактике, — писал А. Свечин. — Тактически петровская армия под Полтавой еще не научилась маневрировать в поле; вагенбург поместного московского ополчения еще выглядывает на этом поле сражения сквозь оболочку нового линейного порядка… Но параллельно с этим… стойкость и надежность русской пехоты становятся уже первоклассными, а наша конница сохраняет свое старое умение работать в стратегическом масштабе».