Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Главной ошибкой короля стала недооценка России и Петра. Это еще можно было бы как-то объяснить в самом начале Северной войны. Однако в дальнейшем столь демонстративное пренебрежение к северному исполину уже свидетельствовало о склонности Карла к стереотипам. Король со своей психологией героя стремился переделать реальность, уже не замечая, собственно, самой этой реальности. Итог — реальность подменялась вымыслом. Он желал считать Россию варварским и слабым государством — и считал ее таковым, несмотря на все перемены; он верил, что сможет после Полтавы поправить положение, втянув в войну Турцию, — и «втягивал», потеряв понапрасну массу времени в многомесячном «Бендерском сидении». Для Швеции все это закончилось очень печально, как, впрочем, и для самого Карла.

Люди разных культур, темпераментов, менталитета, Карл и Петр были одновременно удивительно схожи. Но эта схожесть была особого свойства — в непохожести на других. Обрести подобную репутацию в век, когда экстравагантное самовыражение было в моде, — задача нелегкая. Но Петр и Карл преуспели в этом. Их секрет был прост — оба вовсе не стремились к экстравагантности. Они жили без затей, выстраивая свое поведение в соответствии с пониманием своего предназначения. Отсюда многое, что казалось другим столь важным и этикетно необходимым, для них не имело значения.

Небрежение к общепринятому находило свое выражение даже во внешнем виде героев. Оба государя мало беспокоились по поводу того, как они выглядели, во что одевались и какое производили впечатление. Одевались, как удобно, выглядели так, как выглядели, бросив взгляд утром в зеркало, а затем надолго забыв о его существовании. Английский дипломат Томас Вентворт (Уэнтворт) и француз Обри де ля Мотрэ оставили описания «готского героя». Карл XII статен и высок, «но крайне неопрятен и неряшлив». Черты лица тонкие. Волосы светлые, засаленные, не каждый день знавшиеся с гребнем. Любимая одежда — мундир шведского рейтара и высокие сапоги со шпорами. То был вид человека, ежеминутно готового по звуку трубы усесться в седло и двинуться в поход. Однако у этого человека у постели всегда лежит Библия.

Внешний вид Петра I хорошо знаком российскому читателю по многочисленным изображениям и памятникам. Высок, долговяз (оттого не любит ездить верхом), быстр в движении. Взгляд тяжелый. В одежде столь же не взыскателен, как и его визави. Во время поездки во Францию царь явился на прием к пятилетнему Людовику XV в скромном сюртуке из толстого серого баракана (род материи), без галстука, манжет и кружев, в — о ужас! — не напудренном парике. «Экстравагантность» московского гостя так потрясла двор, что на время вошла в моду. Придворные щеголи с месяц смущали придворных дам диковатым с точки зрения французов костюмом, получившим официальное название «наряд дикаря».

Манеры государей не отличались изысканностью. Карл, по замечанию Вентворта, «ест, как конь», размазывая масло по хлебу большими пальцами. Из любимых яств — поджаренное сало и пиво. Вина король не переносил. Сервировка стола была под стать пище: за общим столом подавались серебряные приборы, в одиночестве Карл предпочитал пользоваться жестяной. Впрочем, король не любил есть на людях.

Незамысловатость королевских манер шла от солдатского бивака — любимого места пребывания. Эта казарменная простота импонировала армии. То огромное, почти завораживающее влияние Карла XII на солдат складывалось не только из побед и доблести «северного льва», но и из подобных, греющих армейскую душу грубоватых жестов. То был всеми принятый и понятный знак — я свой, во всем свой. К этому надо добавить щедрость Карла, не скупившегося вознаграждать своих солдат и офицеров. Ни одно победоносное сражение не оставалось неоцененным. Монеты разного достоинства и чеканки сыпались в карманы подчиненных строго в соответствии с чином и проявленной доблестью. И это — помимо жалованья и военной добычи, имевшей свойство прилипать к войскам победоносным, каким долгое время оставались скандинавы (открытое мародерство королем не поощрялось). Ну, как после этого не боготворить такого щедрого и доброго вождя, пребывавшего в постоянной заботе о своих товарищах по оружию? Не случайно, рассеивая в очередной раз даже не планы, а робкие мечты близких женитьбой остепенить неугомонного короля, Карл писал: «…Я должен признаться, что женат на своей армии, на добро и на лихо, на жизнь и на смерть». Несомненно, брак был заключен по любви. Вот только любовь оказалась больно кровавой и, как оказалось, несчастной для «супругов»…

Палитра петровских манер была, кажется, несколько разнообразнее. Ее диапазон — от любезности до невероятной жестокости, давшей повод Л. H. Толстому назвать царя «осатанелым зверем». Между тем Петр — лишь порождение своей эпохи, замешанной на жестокости и грубости. Он, по словам А. С. Пушкина, «совершенно сын своего века в исполнении, в мелочах и в правах». Понятно, что этот аргумент не может быть основанием для оправдательного вердикта. Но здесь по крайней мере присутствует попытка понять, отчего в деяниях монарха-реформатора было так много жестокости, осознаваемой Петром как неотъемлемая часть царственного долга.

В отличие от Петра Карлу не пришлось совершать жестокие поступки, сравнимые с массовыми казнями стрельцов. Шведские историки даже отмечали его решение запретить применять во время судебного следствия пытки — король отказывался верить в достоверность показаний, выбитых силой. Факт примечательный, свидетельствующий о различном состоянии шведского и российского общества. Однако чувство гуманизма в соединении с протестантским максимализмом носило у Карла избранный характер. Оно не мешало ему чинить расправы над русскими пленными — их убивали и калечили, как убивали польских, белорусских, великорусских и украинских крестьян, поднявших руку на захватчиков. Иногда и этой вины не надо было. Могли мучить и казнить для острастки, чтоб другим неповадно было.

Здесь нельзя не вспомнить о казни в октябре 1707 года знаменитого Паткуля, некогда бывшего шведского подданного, одного из инициаторов Северного союза, принятого впоследствии на русскую дипломатическую службу. Паткуля выдал Карлу XII Август. Тот же, съедаемый жаждой мести и желанием уязвить и унизить царя — Паткуль на тот момент был царским послом, — устроил «ругательную [т. е. позорную. — И.А. ] казнь». Паткуля сначала колесовали, перебив шестнадцатью ударами позвоночник и конечности, затем в четыре (!) удара отрубили голову. Регламент казни утверждал лично Карл. Поскольку же король хотел заставить несчастного Паткуля как можно дольше страдать — дробить кости следовало неспешно, отрубать понемногу, — то действия распорядителя казни были признаны излишне «милосердными». За это офицера по приказу Карла судили и разжаловали.