Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Шведы вовсе не стремились начать сражение на русских условиях и уж тем более атаковать их укрепленный лагерь, как того хотел Петр. Но, кажется, впервые они оказались в ситуации, когда условия предстоящего сражения приходилось диктовать не им. При этом, отлично понимая все неудобства подобного положения, шведы должны были признать, что дальнейшее промедление лишь еще больше ослабит их. Оттягивать сражение стало невозможно — силы таяли, подмоги ждать было неоткуда, тогда как неприятель усиливался с каждым днем. Но если русские навязывают условия, где и когда сражаться, то по крайней мере шведы не собирались отдавать Петру инициативу, эту «повивальную бабку» всех своих побед. По сути, шведы решили играть ва-банк. Зная, чем окончилась Полтава, легко упрекнуть их в авантюризме. Но, с другой стороны, был ли у них иной выход? Даже такой далекий от военного дела человек, как пастор Крман, признал безвыходность положения и неизбежность сражения: «Король Карл должен был принять это решение вследствие жестокой и крутой необходимости».

Вот так, категорично, без всяких сантиментов — «жестокой и крутой необходимости», во многом, добавим, приуготовленной Петром и русской армией.

Был ли у шведов шанс выиграть? И верили ли они в этот шанс? При всей близости этих вопросов они все же разные. Там — возможность, здесь — вера. Петр ведь не случайно боялся шведов. Он помнил Нарву. Свежа была память о Головчине, когда репнинские полки, оказавшись в неожиданной ситуации, враз забыли все то, чему их учили, и обратились в бегство. У шведов слаба артиллерийская поддержка? Но разве фельдмаршал Реншильд не разгромил 30 тысяч саксонцев, поляков и русских под Фрауштадтом без пушек, одною пехотою и кавалерией? Да и Нарва также обошлась со стороны короля без большой канонады. Все прежние воспоминания наполняли грудь шведов гордостью. Откуда им было знать, что под Полтавою все это канет в Лету и впереди их будут ждать горечь поражений и воздыхание о былом величии? Об этом шведы не думали и не желали думать, а русские, в свою очередь, еще не знали и не могли знать, хотя знать очень хотелось. Петр сделал все возможное, чтобы ослабить противника, довести его до полуобморочного состояния. Приписанная ему фраза о том, что «брат Карл» мнит из себя Александра Македонского, но «не найдет во мне Дария», верна по существу, даже если и не была произнесена им в действительности. Царь пятился, отступал, изнурял шведов, однако кто бы из окружения осмелился сказать ему, что вот настал предел, пройден Рубикон, после которого осталось только толкнуть шведского Колосса, и он падет, как подрубленный? Никто. Мы не ошибаемся и не противоречим тому, о чем писали выше. Ведь признание того, что настало наконец время для генеральной баталии, не есть утверждение, что победа неизбежна. Шанс победить у шведов оставался. Причем тот шанс, который можно было свести на нет не числом выставленных в поле полков и орудий — тут у русских было все благополучно, а тем, что только можно сломить, когда сталкиваешься с отвагою и мужеством, — еще большей отвагой и еще большим мужеством.

Что касается веры шведов в благоприятный исход сражения, то в ней невольно улавливается большая доля отчаяния. Всякая другая воинская арифметика, построенная на сложении и вычитании, давала им одни отрицательные величины. Да им, собственно, и оставалось, что только верить, вскармливая надежду на аналогичных примерах из мировой истории. Может быть, потому столь часты были параллели между древними героями и шведскими генералами, призванными повторить их бессмертные подвиги: Реншильд объявлялся Одиссеем, Левенгаупт — Аяксом, а сам Карл XII — непобедимым Ахиллом. Трудно сказать, насколько велика была в настроениях шведов доля бравады, напускной бодрости или, напротив, подлинной уверенности. Все, что впоследствии об этом было написано, написано было уже после Полтавы. А это уже совсем другой взгляд. Кажется, определенно можно говорить о двух вещах, присутствующих в том, что принято называть духом войска. Это, с одной стороны, вздох облегчения от сознания того, что неясность ситуации, столь долго изводившая всю армию, от рядового до генерала, канет в прошлое, с другой — твердое намерение каждого исполнить свой долг.

Разумеется, решившись на сражение, шведы исходили из своей главной военной доктрины: единственный вид боевых действий, их достойный, — наступление. Было обращено внимание на то, что все преимущества расположения русских легко можно обратить в противоположность. Да, лагерь сильно укреплен, но позади него овраги и широкая обрывистая пойма Ворсклы. Русская армия сама, как под Нарвой, прижалась к реке и ограничилась в маневре. Стоит сбить русских с позиций, как отступление легко обернется сумятицей и паникой. Эта общая посылка требовала дальнейшего уточнения. Вот здесь-то и возникают трудности, поскольку Реншильд не стал утверждать себя детально разработанной диспозицией. Отсюда несколько «версий» плана в литературе. Шведский историк П. Энглунд пишет о намерении фельдмаршала обойти противника и занять позиции на севере, отрезая русских от брода у деревни Петровки. Далее Петру и его генералам представлялся выбор: выходить в поле и сражаться в не удобной для себя позиции или попытаться отсидеться в лагере. Заметим, что подобная «расшифровка» наметок предстоящего сражения вызывает сомнения: в таком трактовке план лишен простоты (в хорошем смысле слова), свойственной большинству решений короля-полководца. Движение в обход, развороты — на все это требовалось много времени, тогда как ставка делалась на быстроту и внезапность. Возможно, уместнее говорить о намерении шведов вырваться на «полтавские поля» и оттуда фронтальной атакой обрушиться на неприятеля. Левенгаупт же сразу по прохождении редутов кинулся атаковать фас русского лагеря, предлагая, таким образом, нам еще одну «версию» — смять противника с ходу, не дать ему развернуть свои боевые порядки.

В любом случае в шведском замысле ощутимо небрежение к противнику, которое не оставляло ни Карла, ни Реншильда, ведь они исходили из того, что Петр будет действовать так, как ему положено действовать в соответствии с их замыслом, то есть почти ничего не делать и послушно ждать, покуда его обойдут, опрокинут и разгромят. Не потому ли Реншильд ограничился поверхностной рекогносцировкой? 26 июня фельдмаршал с генералами издалека осмотрел поперечную линию русских редутов, чем и удовлетворился. Кажется, Реншильд и король положились на военное вдохновение и общие рассуждения, пообещав, что начальники колонн и полковые командиры получат все необходимые распоряжения по ходу битвы. Даже Левенгаупт пребывал в неведении. Приболевшего генерала вообще не пригласили на военный совет, который начался пополудни 26 июня у постели Карла. Да и трудно было это назвать советом — к королю и фельдмаршалу присоединились граф Пипер и командир Далекарлийского полка полковник Сигрот, общий любимец короля и фельдмаршала.