Фрэнк Маклинн - 1759. Год завоевания Британией мирового господства

К началу 1759 г. разочарование французскими владениями достигло уже значительного уровня. Уильям Питт решил: появилась возможность капитализировать их в результате отсутствия боевого духа.

Уильям Питт, премьер-министр во всем, кроме титула, был одним из величайших достояний Семилетней войны. Хотя его высокомерие и отчужденность могли привести к охлаждению даже близких друзей (или, по меньшей мере, тех, кто считал себя его друзьями), как политический деятель он владел грозным арсеналом оружия. Это был циничный и жестокий человек, настоящая «сухая вычислительная машина». Он делал всегда все, исходя только из политических соображений. Питт был идеальным продолжателем дела Макиавелли в том, что он считал: в политике необходимо «выглядеть невинным цветком, но в глубине быть настоящей змеей».

Он никогда и пальцем не пошевельнул, чтобы помочь даже тем, кто предположительно был близок к нему, если это не было полезно ему для политических целей. Но в притворной озабоченности и претензии на то, что он готов оказать помощь, Питту не было равных. У него имелось много качеств врожденного артиста — импозантная внешность и властный голос. Говорят, что его выступления, звучавшие колоколом, во всем восемнадцатом столетии уступали лишь речам Дантона. Оставаясь всегда самым артистичным из всех государственных деятелей, он старался придавать себе театральный вид, мог позировать и прихорашиваться, словно самый бездарный трагический актер. Ходили слухи, что он умеет метать из глаз молнии, освещая сцену.

Уильям Питт в совершенстве владел актерским мастерством, начиная от надменно поднятых бровей до всепрощающего жеста рукой. У него имелись тщеславие и нарциссизм великих артистов. Питта по его тщеславным заявлениям можно приравнять к знаменитому французскому маршалу Виллару, который хвастливо заявлял, что способен заставить герцога Мальборо навсегда прекратить сражения. Но ему никто не верил, что он подтвердил это в битве за Молплакет.

«Я уверен, что могу спасти нашу страну, но это не сможет сделать никто другой», — хвастался он.

Его изобретательный ум был прагматичным, он отличался гибкостью, был открыт для новых предложений и способен мыслить в разных направлениях. Питт сдерживал свое презрение с помощью политического ноу-хау, что и доказал в чрезвычайно трудных отношениях с Георгом II (что было общеизвестным фактом), и своим (на бумаге) невероятным альянсов с герцогом Ньюкаслом.

В 1759 г., в возрасте 50 лет, Питт служил в предшествующей администрации в качестве главного казначея. Но самый крупный взлет его карьеры пришелся на начало войны, когда его назначили государственным секретарем в коалиционном правительстве. Непреодолимая антипатия со стороны Георга II заставила Уильяма Питта уйти в отставку в апреле 1757 г., но шумные протесты привели к тому, что его вновь призвали через два месяца.

Плохое отношение со стороны Георга II объяснялось тремя основными факторами. Во-первых, Питт выступал за войну с Францией на имперской периферии и был против конфликта на континенте. А монарх всегда считал оборону своего любимого Ганновера приоритетной. Во-вторых, Уильям Питт не питал любви и чувствовал презрение к любимому сыну Георга II — герцогу Камберленду. Он еще и усугублял это, выражая свои симпатии принцу Фредерику (старшему сыну Георга II) и лицам, окружавшим его и объединенных общими интересами в «Лестер-хуазе».

Король, со своей стороны, следуя обычаям ганноверцев, ненавидел Фредерика, который отвечал ему удвоенной неприязнью. Но все же Георгу II приходилось выносить невыносимое, когда речь шла о государственных интересах. И каждому становилось понятно: Питт оставался незаменимым в деле войны. Для многих современников политический альянс с герцогом Ньюкасла стал гораздо более удивительным феноменом.

66-летний Томас Пелхем-Холлс, первый герцог Ньюкасла — ветеран, который в течение тридцати лет стоял у руля правления в государстве. Как союзник воплощения «старой коррупции» (сэра Роберта Уолпола), он часто становился объектом брюзгливого языка Питта. Но, несмотря на все его многочисленные недостатки, продажность и посредственность интеллекта, Ньюкасл оказался человеком с какой-то особой проницательностью и хитростью. Он понимал: Уильям Питт нужен Британии. Поэтому приходилось проглатывать ядовитые насмешки и позволить лорду Честерфилду, посреднику между ними, создать союз Ньюкасла и «великого спикера» — Уильяма Питта-старшего.

Здравый смысл и гибкость Питта наиболее ярко проявляются в этом альянсе с Ньюкаслом, которого он в глубине души должен был презирать. Герцог был чисто механическим политическим деятелем, по описанию одного из историков, «невежественным в большинстве дел, кроме искусства управления Палатой общин, не обращающим внимания на то, что не могло помочь его партии и ему самому».

От природы трусливый, Ньюкасл жил в постоянном страхе перед персональными ссорами. Он посвящал почти все свое политическое умение тому, чтобы избежать «сцен», даже если это приводило к тому, что вопрос в повестке дня не рассматривался. Этот аморальный, трусливый, беспринципный, пустой человек, относился к той категории людей, которые всегда проявляют недоброжелательность к тем, с кем это совершенно безопасно. Подхалим в общении с влиятельными людьми, обличенными властью, он был беспощаден с теми, кто, как ему было точно известно, власти не имел (и даже не предполагалось, что когда-нибудь получит ее).

Существует множество комментариев, пародий и комических описаний судорожных физических движений Ньюкасла, торопливой и путаной речи, нервозной беспокойности. Создавалось впечатление, что у него постоянно нет времени. Герцог обладал пристрастием к гиперболическим преувеличениям и неисполнимым обещаниям. Горацио Уолпол сказал о нем: «Чуждая ему значимость, взятая напрокат, и реальная незначительность создавали вокруг него атмосферу, характерную для клерка… У него не было гордости, хотя и имелась бесконечная самовлюбленность. Он чрезмерно любил дело, но все равно постоянно занимаясь им, никогда не делал ничего. Оставленный сам по себе, он постоянно попадал в какие-нибудь трудности, а затем содрогался от последствий».

Наш нынешний век, который ценит политическую преданность принципу и идеологии, стал свидетелем неубедительных ревизионистских попыток реабилитировать Ньюкасла. Но трудно возразить против вердикта, вынесенного Паркменом: «Более нелепая фигура, чем герцог Ньюкасл, никогда не стояла во главе великой нации».

Для Ньюкасла Америка была далеким и маловажным пятном на карте. Вот история, рассказанная генералом Лигоньером. Было заявлено о необходимости защиты Аннаполиса, на что Ньюкасл ответил: «Аннаполис, Аннаполис! О, да, Аннаполис нужно защищать; это точно. Аннаполис должно защищать… Так, где же Аннаполис?»