Фрэнк Маклинн - 1759. Год завоевания Британией мирового господства

Безусловно, для Монкальма было бы совершенно нетипично вручить противнику легкие победы, подобные одержанным ими при Тикондерога и в Краун-Пойнт. Поэтому подозрения о том, что его заманивают в ловушку, увеличились. Более того Иль-а-Нуа находился в добрых восьмидесяти милях дальше на озере, и Амхёрст ничего не знал о том, какая там местность, ландшафт и оборонительные сооружения. Разве разумно рисковать, совершая трехдневный переход на лодках на такое огромное расстояние от своей базы снабжения, подкреплений в царство неизвестности?

Это была задача для игрока, а британский командующий никогда таковым не был. Его решение оказалось предусмотрительным и разумным. В Иль-а-Нуа Бурламак с нетерпением ждал его появления. У него было 3 500 солдат, надежно окопавшихся на естественной (природной) оборонительной позиции в середине русла реки Ришелье неподалеку от того места, где она вытекает из озера Шамплейн; с каждой из сторон крепость омывала река. Фронтальная атака, возможно, обошлась бы дорогой ценой и могла оказаться самоубийственной. В противном случае вероятна длительная осада.

Бурламак писал: «Жду его [Амхёрста] появления с нетерпением, хотя и сомневаюсь, что он решится атаковать пост, в котором мы защищены до зубов и вооружены сотнями пушек».

Между тем Амхёрст занял разумную, но не предприимчивую позицию, удовлетворяясь строительной программой, он наблюдал и выжидал. Судьба Северной Америки в то время безусловно и полностью зависела от военной кампании Вульфа на реке Св. Лаврентия.

Амхёрст, в конечно счете, готовился к тому, чтобы провести здесь зиму, понимая: 1760 г. станет годом окончательного сведения счетов. Его военная кампания 1759 г. обеспечила контроль над Великими озерами и соответствующей провинцией. Когда же он, наконец, получил известия от Вульфа, то понял: разгром французов сделался лишь вопросом времени.

Уже к концу 1759 г. Амхёрст уже приступил к рассмотрению проблемы индейцев, так как в его намерения всегда входило распространение британской гегемонии на неуправляемые племена после разгрома французов. Ирокезы, в конце концов, поняли опасность, к концу года их подозрения относительно британских намерений достигли уже высших пределов.

Амхёрст медленно закручивал гайки. Во-первых, он настоял на том, чтобы вернули всех белых пленных, которых забрали в индейские деревни, даже тех, кого к тому времени захватчики приняли в род. Затем он приступил к прекращению традиционных подарков, преподносимых индейцам. Это особенно касалось снабжения боеприпасами. Мера привела к тому, что племена не могли вести войну или обеспечивать эффективное военное присутствие. Более того, ирокезов встревожило то, что британский командующий незамедлительно приступил к строительству форта в Краун-Пойнт, размеры которого во много раз превышали прежний французский форт.

Особенно подозрительными и недовольными были индейцы племени сенека, которые понимали: британцы нарушили все свои данные обещания и в настоящий момент установили фантастически высокие цены на продаваемые товары. Но самым страшным из всего оказалось посягательство поселенцев на их земли. Ясно, что вопреки всем заявлениям, завоеватели не намерены уходить с наследственных территорий, доставшихся индейцам от предков, а вместо этого планируют организовать на них колонии.

Ирокезы слишком поздно выяснили, что, сделав из себя послушных пуделей Амхёрста, они уменьшили свое влияние среди других племен. Даже могавки с тревогой наблюдали за тем, как их брат по крови сэр Уильям Джонсон заинтересован больше в том, чтобы стать великими бароном-землевладельцем, чем оказывать им помощь. Джонсон совершенно ясно заявил о своей позиции, сообщая вождям ирокезов, что «в настоящее время в вашей власти… стать снова более счастливым народом. Но если… вы выберете другой путь, то вам не следует ждать от нас пощады».

Индейцы племени делавэров тоже поняли, что британцы просто лгали, пообещав уйти с территорий провинции Огайо сразу после разгрома французов. Недовольство племени делавэров настолько обострилось летом 1759 г., что они, до нелепости поздно, планировали провести грандиозную военную кампанию и захватить по возможности больше фортов, включая даже Питтсбург (форт Дюкень). Их план заключался в том, чтобы войти в форты как друзья, а находясь внутри, расправиться с гарнизонами.

В недобрый час племя делавэров решило подождать и посмотреть, смогут ли французы разгромить англичан собственными силами. К тому времени, когда стало понятно, что французам это не по силам, оказалось уже слишком поздно, индейцы остались без поддержки.

В последние дни 1759 г. под бочки с порохом была заложена взрывчатка, которая взорвется позднее через несколько лет огромным восстанием Понтиака.

1759 год был хорошим для пятидесятилетнего Сэмюэля Джонсона, хотя ему придется ждать еще три года прежде, чем государственная пенсия обеспечит финансовую независимость. Наиболее часто цитируемый в английском языке после Шекспира, доктор Джонсон пополнил свою годовую норму мудрых изречений, эпиграмм и апофегмат (назидательных рассказов). Возможно его самое знаменитое высказывание, датируемое 16 мартом 1759 г., было о том, что жизнь на борту корабля подобна тюремному заключению, но с дополнительной возможностью утонуть. Более того, на судне невозможно избежать других людей или увидеться с теми, кого нет на борту.

Хорошая сторона жизни на корабле подобна уходу в монастырь, но плохая сторона заключается в том, что вы не можете выбрать сами окончание этого пребывания в монастыре.

Но его эссе в журнале «Айдлер» наполнено афоризмами.

«Нет ничего более тоскливого, чем запланированное веселье» (май 1759 г.)

«Точно так, как золото, которое нельзя потратить, не делает человека богатым, знания, которые невозможно применить, не делают человека умным» (июнь).

«Критика — это такое занятие, с помощью которого человек становится важнее и внушительнее при очень незначительных затратах» (июнь).

Надо признать, что его изречения поражают тем, что они, отличаются огромным достоинством непредусмотрительности и предельной наивностью.

«Торговля рекламой в настоящее время настолько приблизилась к совершенству, что нелегко предположить возможность каких-либо усовершенствований». Это вызывает лишь кривую улыбку в двадцатом столетии, как и его горькие жалобы на перепроизводство книг: «Одна из особенностей, которая выделяет век нынешний, заключается в бесконечном множестве книг. Каждый день приносит новые объявления о литературных трудах. Нас тешат повторными обещаниями, что мы станем мудрее, а жизнь наша станет более легкой, чем у наших прародителей».