Рокуэлл Кент - Саламина

XXIV. ДРУЗЬЯ И ФИНАНСЫ

Как все же стоит быть богатым: я в этом убедился. Если до поездки в Гренландию я этого и не подозревал, то там мне это сразу открылось. Увлекательная вещь деньги. Совсем не значит, что я составил себе состояние в Гренландии или нашел там клад. Просто я вдруг обнаружил, что в Гренландии я богач: самый богатый человек на острове Убекент и один из самых богатых в округе. Я пользовался деньгами, чтобы покупать себе друзей.

Купить друзей! Может быть, слишком грубо сказано? Скажем лучше, чтобы приобрести их. А делается это так легко и оказывается источником такого безграничного удовольствия и удовлетворения, что я не могу не удивляться, почему почти никто этого не делает. Идея, конечно, не нова, во всяком случае для эскимосов, живущих в Америке. В прежние времена они, сколотив себе маленькое состояние, растрачивали его на потлаче*, покупая таким образом, точнее приобретая, дружбу всей общины в единой великой оргии растрачивания. Наверное, это было очень интересно, скупить одним махом все, что предлагается на рынке дружбы. Хотел бы я иметь смелость провести такую операцию. Христиане почему-то проявляют в этом деле робость.

[Потлач - праздник, сопровождаемый пиром и раздачей подарков. (Прим. выполнившего форматирование.)]

Приятно, должно быть, также, когда у вас покупают дружбу, когда богач говорит вам: "Вот, возьмите чек. Прошу". Какое ответное дружеское чувство вызвало бы это у вас. Честный обмен удовольствиями. Сколько на свете дружбы, которая никому не нужна.

В Гренландии - это говорит робкий христианин - дружба стоит дешево. Можно приобрести друга за плитку табаку и дороже. Господи, в Америке люди затрачивают десять тысяч долларов, чтобы получить нитку бус, притом не зная, настоящие ли они, а друзья большей частью настоящие. Во всяком случае, вы принимаете их на веру, не изучая, чтобы убедиться, что все это чистая шерсть, и не смотрите, есть ли у них сзади клеймо высшего сорта. Вы просто передаете свой дар, идете домой и записываете в книгу имя нового друга.

В Гренландии, кроме мелкой спекуляции друзьями, я еще открыл банк, стал банкиром. Приходится, когда попадаешь туда впервые. Со второй половины октября начались осенние бури, охотиться было нельзя. В конце октября, в темные месяцы ноябрь и декабрь и далее до самого марта жители поселка, испытывая нужду в пище и не имея денег на ее покупку, толпились у меня каждый день по одному, по два, чтобы взять взаймы в моем банке: я давал. Одну крону, две, иногда пять, иногда только пятьдесят эре. Сначала я вел записи на листке бумаги, потом завел книгу. Конечно, мы только играли в банк, так как не было никакого обеспечения займов и никаких процентов по ним, а председатель правления не получал ни оклада, ни премиальных. Я не хотел оказаться в Гренландии первым, кто предложил бы людям возвращать больше, чем они взяли взаймы. Более того, я был так доволен, когда они вообще возвращали мне долги, что платил им проценты сигарами и пивом. Это обошлось мне дорого, но вернули долг все, кроме одного.

Подошло рождество, и было похоже на то, что нам придется приостановить работу, закрыть дело. Банк просто атаковали, не потому, что возникла паника, как бы фонды банка не иссякли, а потому, что распространились слухи об их неиссякаемости. И я не мог сослаться на бедность, ведя такой образ жизни, имея такой дом с двумя медными кабинетными лампами, дюжину кастрюль и сковородок, сколько угодно еды. Их позиция определялась простой логикой: те, у кого есть, должны давать тем, у кого нет, и логика эта была, по-видимому, столь же неопровержима, как законы физики: природа боится пустоты, вода стекает на низший уровень. Почему бы и золоту не подчиняться тому же закону? Конечно, иногда так оно и бывает. Мы накапливаем золото, отбирая у тех, у кого его мало, - я не морализирую, откуда-то его нужно взять, - и устраивая запасы для тех, у кого его много, углубляя долины и нагромождая все на вершинах гор до тех пор пока, трах! - образуется провал, возникает оползень - и все нужно начинать сначала.

Я давал деньги взаймы, а безвозвратные ссуды только в таких случаях крайней нужды, как заболевание главы семьи в доме, смерть или праздники. Удивительно, что деньги эти вообще возвращали. Прямо чудо, что долги вернули все, кроме одного, как я уже сказал. Кроме одного! Кроме несчастного, скулящего, как битая дворняга, Йоаса. Расскажу о нем.

Он и его жена, такая же жалкая женщина, их дети и кроме того, Корнелия со своей семьей жили в одной общей, похожей на берлогу дыре. Здесь Йоас, здоровый мужчина в цвете лет, если о нем можно так выразиться, держал их в грязи и нищете, к какой они, несомненно, привыкли. Несомненно также, что она им нравилась. У них не было желания даже вытереть нос. Кошки умываются, свиньи, если есть хоть какая-нибудь возможность, ходят чистыми; но они нет. Вонючий сброд, тьфу! Кому до этого есть дело?

Меня, как банкира, это не касалось. Они приходили ко мне: сегодня за полкроной, на другой день за кроной, потом просить две, потом пять и т.д. И каждый раз говорили, что деньги нужны Корнелии. Корнелия была из тех несчастных, которых люди, особенно мужчины, жалеют. У нее не было ни семьи, ни общественного положения, ни репутации, ни нравственности, ни очарования. Она принадлежала к числу тех покладистых девиц, которые одалживают себя любому мужчине, и поразительное число мужчин ею воспользовалось. И когда дело дошло до того, что нужно было назвать отца ребенка, она выбрала несомненно, с достаточным основанием - надежного мужчину Северина. Пять крон в год: такие алименты обеспечил ей закон. А Северин, подчиняясь закону и обычаю, платит деньги и делает вид, что не знает ни матери, ни ребенка. Мне это казалось довольно жестоким. Для Корнелии я деньги давал.

- Зачем, - с возмущением спросила однажды Саламина, вернувшись из лавки, - зачем вы даете столько денег Йоасу и его жене?

- Я им не даю. Я даю Корнелии, она, бедняжка, нуждается.

- Корнелии! Да она уже давно не живет в их доме. Они на эти деньги покупают себе кофе, сахар и печенье.

Это была правда. Я стал ждать случая. Вскоре Йоас пришел опять: пять крон для Корнелии.

Бывают времена, когда тебе нужны слова, не хватает эскимосских слов. Как бы я был красноречив на английском языке! Я бы как следует отчитал его и закончил бы великолепно, крикнув:

- Ты, проклятый подлый лгун, убирайся вон!

Но по-эскимосски? Самое подходящее, что мне было известно, самое подходящее, кажется, что есть на их языке, было то, что я и сказал: я объяснил ему, какой он совершил грех, а затем в гневе воскликнул:

- Дурной человек, ты очень дурной человек. Уходи!

Йоас стоял мрачный, молчал. Потом повернулся кругом и вышел, с треском захлопнув за собой дверь.