Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Палата 1816 года.Новым указом число депутатов было доведено до 258. Префекты и президенты избирательных коллегий, перетасованных указом, повели от имени короля энергичную кампанию против крайних. Доктринеры были сплошь переизбраны; группа девяти независимых, которые также были переизбраны, увеличилась вступлением в нее Лаффита и Бонди; ультрароялисты потеряли массу мест, и министерство могло рассчитывать на большинство примерно в 40 голосов.

В своей речи на открытии палат 4 ноября Людовик XVIII выразил твердую свою решимость заставить всех уважать Хартию и подавлять «уклонения, вызванные как злонамеренностью, так и чрезмерным рвением». Вместе с тем, он призывал к единению. «Пусть умолкнет ненависть, — сказал он, — и пусть сыны одного и того же отечества превратятся в братскую семью». Этому положению не суждено было осуществится, но в период 1816–1820 годов Франция могла, по крайней мере, насладиться относительным миром, а новая палата во многих обстоятельствах обнаружила свою способность к плодотворной работе.

Деказ.В продолжение этих четырех лет главная роль принадлежала человеку, который, не будучи даже председателем совета министров, был тем не менее настоящим руководителем министерства, по крайней мере, в области внутренней политики, а именно Деказу, фавориту Людовика XVIII. Советник парижского суда, затем старший секретарь при дворе Летиции (матери Наполеона), в 1814 году примкнувший к Бурбонам и подвергшийся изгнанию во время Ста дней Деказ при второй реставрации был назначен благодаря барону Луи префектом полиции. Он отличался гибким, разносторонним и тонким умом, любезными манерами, всеми признаками открытого характера, был блестящим собеседником. Последним качеством он главным образом и прельстил короля, который вскоре не мог уже обходиться без своего префекта, а в сентябре 1816 года пригласил его в министерство полиции. Деказ был в сущности очень властным человеком, которого насильственные меры не пугали; упорно добиваясь роспуска «бесподобной палаты», он, с другой стороны, оставил без последствий просьбу о помиловании семи приговоренных к смертной казни, поданную гренобльским военным судом и поддержанную не слишком жалостливым Донадьё. Но этот властный человек обладал здравым пониманием действительности; он понимал, что возврат к прошлому невозможен и ясно видел тщету всех попыток, направленных к изменению нового общественного порядка. Деказ знал, что Франция нуждается в известной свободе, которую он считал вполне совместимой с монархической властью Бурбонов, но юн хотел вводить эту свободу постепенно, как бы малыми дозами. Он искренно желал примирить враждебные элементы французского общества и, по его любимой формулировке, привлечь одних к королю посредством хартии, а других — к хартии посредством короля. Деказ сумел мало-помалу внушить свои идеи Людовику XVIII, и доверие короля дало ему на некоторое время возможность сделать попытку применить их на практике.

Избирательный закон 1816 года.Главным делом парламентской сессии 1816 года было принятие избирательного закона. Законопроект этот был представлен министром Ленэ, который с мая месяца заменил в министерстве внутренних дел Воблана, слишком подчинившегося графу д'Артуа. После бурных дебатов, тянувшихся в продолжение 14 заседаний, и столь же резких, как и в предыдущем году, закон был вотирован 5 января 1817 года 132 голосами против 100. В палате пэров этот закон прошел большинством всего 17 голосов.

5 февраля закон был опубликован. Согласно постановлениям хартии избирателями объявлялись все французы, достигшие 30 лет и платившие 300 франков прямых налогов. Для того чтобы быть избранными, нужно было иметь 40 лет от роду и платить 1000 франков налогов. Выборы происходили прямой подачей голосов в главном городе департамента, причем избирательные коллегии сами составляли свое бюро. Ежегодно пятая часть депутатов подлежала переизбранию. Этот закон, по данным официальной статистики, отдавал всю избирательную власть в руки 90 000 человек, удовлетворявших условиям ценза. Прямая подача голосов в главном городе округа (chef-lieu) сводила почти к нулю то исключительное влияние, которым пользовались крупные землевладельцы и сельские дворяне в окружных коллегиях при системе двухстепенных выборов. Но избиратели, платящие 300 франков прямых налогов, оказались гораздо более либеральными, чем предполагали Ленэ и доктринеры, авторы нового закона. Это с ясностью обнаружилось во время ежегодных выборов: при каждом частичном возобновлении палаты число независимых прогрессивно увеличивалось. Партия эта насчитывала в 1817 году 25 депутатов, в 1818 — 45, а в 1819 году—90.

При обсуждении двух законопроектов, одного — о смягчении закона, отменявшего свободу личности, и другого — о продлении до 1818 года закона, вводившего цензуру и систему предварительного разрешения для газет, обнаружилось, что среди крайних роялистов имеются ярые «защитники» свободы. Когда независимый Войе д'Аржансон повторил свой мужественный протест прошлого года, то вместо свистков слова его были встречены рукоплесканиями со стороны Ла Вурдоннэ и его друзей. Корбьер с негодованием протестовал против невыносимого полицейского режима. Вилле ль громко заявлял, что свобода слова представляет собою пустую формальность, если она не дополняется свободой печати. Впрочем, все ультрароялисты цинично признавались, что они единогласно вотировали бы те же самые и даже более суровые законы, если бы эти законы были предложены министрами из их партии. При обсуждении бюджета они проявили тот же дух систематической оппозиции, но не могли помешать разрешению займа в 300 миллионов, заключенного в видах скорейшего очищения французской территории от оккупационных войск союзников. Благодаря этому займу герцог Ришелье добился от держав удаления 30 000 солдат оккупационного корпуса.

Лионские волнения.Хотя ультрароялисты и лишились своего влияния в министерстве, но воодушевлявшие их чувства разделялись еще множеством должностных лиц. Об этом можно было ясно судить по той свирепости, с которой превотальные суды подавляли волнения, совершенно не носившие политического характера и вызванные весной 1817 года в нескольких департаментах неурожаем и дороговизной хлеба. Еще яснее это обнаружилось в июне при подавлении в Лионе заговора, в котором главную роль играли, по видимому, агенты-провокаторы дивизионного генерала Канюэля, бывшего лейтенанта Россиньоля в Вандее, и префекта Шаброль-Крузоля. Вплоть до сентября в Лионе свирепствовал террор, несмотря на все усилия пресечь его, делавшиеся генеральным комиссаром полиции Сенвилем, который в конце концов разоблачил перед министерством все эти безобразия. Мармон, посланный в Лион для расследования этого дела, был так возмущен, что потребовал предания суду Канюэля, ив докладе, представленном герцогу Ришелье, заявил, что «генерал тысячу раз заслужил смертную казнь и что, отправив на эшафот этого палача, король сделает истинно доброе дело и заслужит благодарность своих подданных».