Эрнест Лависс - Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая

В ландтагах германских государств оппозиция, смирившаяся было после 1834 года, снова подняла голову; министры принуждены были сделать кое-какие уступки общественному мнению; наиболее опороченные из них ушли сами, наиболее упорных убрали. Инциденты, которые еще несколько лет назад разрешились бы какой-нибудь полемикой, легко прекращаемой, приводили теперь к уличным демонстрациям, как это случилось, например, в Лейпциге, Штутгарте и особенно в Мюнхене, где ультрамонтаны, устраненные Людвигом I от власти, возмутили народ против фаворитки короля, танцовщицы Лолы Монтес.

Всем было ясно, что так дальше продолжаться не может. Со всех сторон веял ветер революции. Известия из Швейцарии, Франции, Польши, Италии и Австрии указывали на близость народных восстаний. Во всех пограничных областях

Германии другие национальности, спавшие крепким сном, пробуждались и заявляли свои права на жизнь. Могла ли Германия без боя отдать эти области, завоеванные с такими усилиями? Особенно волновал умы вопрос о герцогствах Шлезвиге и Голштинии: следовало ли и дальше оставить за датчанами полуостров, омываемый обоими немецкими морями, с его превосходными рейдами и великолепной гаванью в Киле? Общественное движение было настолько сильно, что союзный сейм, несмотря на свои реакционные предубеждения и свое нежелание взять сторону подданных против монарха, не решился итти вразрез с общественным мнением. Когда датский король Христиан VIII особым рескриптом объявил Шлезвиг нерасторжимо связанным с Данией, разрыв казался неизбежным. Ввиду важности проблем национальной политики, настойчиво требовавших решения, несовершенство германской федеральной конституции казалось особенно вопиющим. Сторонники объединения, успехи которых не столько тормозились, сколько отодвигались в тень официальными преследованиями, сплотились и образовали партию, сильную численностью, влиянием и убежденностью своих членов. Съезды естествоиспытателей, филологов и германистов превращались во внушительные националистические манифестации. Немец-пая газета, основанная в Бадене Гервинусом и Гейссером, поставила реформу Германского союза во главу своих требований. 10 октября 1847 года наиболее видные представители либеральной партии, собравшись в Геппенгейме, потребовали учреждения народного парламента и общего правительства для всех государств, входивших в состав таможенного союза.

Несмотря на рост общественного самосознания, партикуляристская оппозиция оставалась все еще очень сильной, и, чтобы сломить ее, нужны были вожди более энергичные, более практичные, нежели все эти публицисты и профессора, закоренелые идеалисты, убежденные в том, что все разумное — реально, т. е. что достаточно провозгласить какую-нибудь истину, чтобы она превратилась в факт. Тем не менее было очевидно, что с 1814 года произошла большая перемена. Косность и бестактные строгости сейма, тяжелая опека Австрии, упорная работа южных конституционалистов, декламации «Молодой Германии» и радикальных гегельянцев, рост таможенного союза и изменение торговой рутины, настойчивая деятельность прусской бюрократии, глупые провокации со стороны Франции и пробуждение соседних народов — все способствовало распространению в Германии убеждения, что конституция 1815 года уже не удовлетворяет потребностей страны.

Австрия в 1815 году.В борьбе Европы с Наполеоном Меттерних очень искусно щадил свои силы и продавал свои услуги по дорогой цене. На Венском конгрессе он почти осуществил те честолюбивые замыслы, которые уже более века не давали покоя Габсбургам. В обмен на далекие и трудно охраняемые Нидерланды Австрия получила северную Италию; без большого сожаления уступив Брейсгау, Ортенау и свои владения в Швабии, Австрия вернула себе Зальцбург, Форарльберг и Тироль, которые прикрывали ее сообщение с Апеннинским полуостровом и обеспечивали ей преобладающее влияние в Мюнхене. Господствуя таким образом над южной Германией и прочно утвердившись в Альпах и на Адриатическом море, избавившись к тому же от своих чрезмерно выдвинувшихся аванпостов, Австрия сумела расстроить наиболее опасные замыслы своих соперников. Раздробленная Саксония служила ей прикрытием против Пруссии, через Буковину, Лодомерию и Галицию она наблюдала за бассейнами Дуная и Вислы. В этом смысле Меттерних почти не кривил душою, заявляя, что его единственное желание — предотвратить новые потрясения. Разумеется, он не оставил надежды теснее приковать к своей политике Германию и Италию и превратить окончательно в гегемонию то первенствующее влияние, которым он пользовался. Но это дело требовало долгой подготовки, поспешностью можно было его только испортить, а до поры, пока явится удобный случай, ему довольно было принять меры к тому, чтобы на границах Австрии не возникло какое-нибудь крупное государство, способное расстроить его планы.

Истинной же причиной этого благоразумия было тайное сознание внутренних недугов монархии. Австрия, своим происхождением обязанная дипломатии, ею же и держалась. Различные этнографические группы, объединенные под скипетром Габсбургов благодаря бракам и разделам и сплоченные привычным безразличием или страхом перед опасностями, которые мог навлечь на них распад монархии, разнились между собой и по своим желаниям и по своим традициям. Со времени неудачной попытки Иосифа II вся политика правительства заключалась в том, чтобы держать эти группы в дремотном состоянии и тем убаюкивать их соперничество и взаимную ненависть: Quieta поп movere [31] Не трогать того, что находится в покое . Это было также девизом Франца I. Недостатком этой системы было то, что она жертвовала будущим для обеспечения спокойствия в настоящем. Равнодушный отказ власти от всякого движения лишал эту систему всякого престижа и совершенно парализовал умственную деятельность и нравственную энергию даже ее собственных приверженцев. Областной патриотизм пустил в обществе такие глубокие корни, что для австрийского патриотизма, так сказать, уже не оставалось места, монархия являлась лишь великолепной дутой рамой, которой предстояло быть уничтоженной при первом толчке. Меттерних, может быть, и видел опасность этого странного режима, соединившего в себе все неудобства анархии и деспотизма, но не делал никаких серьезных попыток к его улучшению. Он был окружен трусами и мистиками вроде Гентца, Пилата, Мюллера или Фридриха Шлегеля, полагавшими, что «на свете слишком много свободы, слишком много необузданного своеволия и движения». Их страхи, которые Меттерних разделял лишь отчасти, были ему наруку для оправдания его собственной нерешительности. Меттерних любил власть, и так как доверие императора далось ему нелегко, то, чтобы удержать свое место, он потворствовал его любви к покою. Франц I был человеком хладнокровным и обладал слишком бледным воображением, чтобы революция могла внушить ему такой же романтический ужас, какой испытывали Гентц и Шлегель; ему даже была не по сердцу та доля идеализма, которая примешивалась к их реакционным теориям. Но что касается цели, к которой следовало стремиться, и способов ее достижения, Франц I был безусловно согласен с ними. По мере того как он старел, его характер, никогда не отличавшийся возвышенностью и благородством, становился все низменнее и мелочнее. Деловитость Франца I, никогда не отличавшаяся плодотворностью, превратилась в манию пустой суетливости и придирчивости. Успех, увенчавший его бездействие, казался ему свидетельством божьей воли, и он беспощадно наказывал безумцев, которые осмеливались итти против него, т. е. против воли провидения. Всякое новшество его пугало и задевало его наивное высокомерие, его эгоизм и леность. Сидя у себя в кабинете, Франц I слышал скрип правительственной машины и воображал, что она работает.