Франко Кардини - Европа и ислам  История непонимания

Я выражаю также благодарность всем, кто давал мне в ходе работы над книгой полезные советы и рекомендации.

Сравнение европейского мира с исламским, как бы оно ни производилось, всегда имеет характер противопоставления. Возможно, оттого, что такое сравнение по-прежнему воспринимается — по крайней мере, подсознательно — как постоянное или возобновляющееся историческое столкновение между христианством и исламом. Сегодня уже невозможно всерьез воспринимать выражение Новалиса «Христианский мир, или Европа» («Christenheit oder Europa»), — это всего лишь риторическая фигура. Процесс секуляризации — неотъемлемая черта жизни современного Запада — более не позволяет отождествлять Европу ни с христианством вообще, ни с какой-то из его разновидностей. Тем не менее, с тех пор как западный мир — который, в свою очередь, нельзя полностью отождествлять с Европой, — с растущим беспокойством стал наблюдать за распространением исламских движений, не вполне правильно названных «фундаменталистскими» (хотя и ислам, разумеется, нельзя полностью идентифицировать с разными видами «фундаменталистской» идеологии), в Европе появилась тенденция видеть в исламе по меньшей мере потенциального противника. Эту тенденцию можно было бы считать новой, если бы многие европейцы не воспринимали ее скорее как revival, повторение, dejä vu, возобновление противостояния — очень давнего и, можно сказать, укоренившегося в исторической, политической и географической реальности.

Таким образом, возникает вопрос: не является ли сопоставление Европы и ислама, воспринимаемое более или менее как противопоставление, не совсем удачной аналогией противопоставления Запада и ислама (или прогресса и ислама, что усложнило бы проблему из-за тенденции считать прогресс неотделимым от Запада) или же продолжением древнего классического поединка между Европой и Азией, обозначенного еще Эсхилом в «Персах»? Позже Гиппократ интерпретировал такое противостояние в трактате «О видах атмосферы» («De aeribus») с природно-климатической и с политической точки зрения (азиатов, по его мнению, сделали трусливыми мягкий климат и монархическое правление, а европейцев активными и воинственными — более суровый климат и общественные свободы), Аристотель же в «Политике» объяснял его «естественным» различием нравов. Но если нельзя больше отождествлять христианский мир и Европу, тем более невозможно сводить Азию к исламу и наоборот. Как известно, не вся Азия является мусульманской, а дар ал-ислам («территория ислама») простирается далеко за пределы Азии.

К этому стоит добавить «асимметрию» (по крайней мере, кажущуюся) между самими терминами «Европа» и «ислам». В самом деле, один из них обозначает часть света, а другой — религию. Однако — вот и первый концептуальный ключ, позволяющий разрешить нашу дилемму, — приведем высказывание Бернарда Льюиса:

Асимметрия тут скорее мнимая. «Европа» — это понятие, созданное европейцами, так же, как вся система континентов, в которой Европа занимала главное положение. Европа замыслила и создала Европу; Европа открыла Америку, дала ей название и в каком-то смысле создала ее. Еще раньше Европа изобрела как Азию, так и Африку, чьи жители до XIX века, когда настала эра европейского господства в мировом масштабе, ничего не ведали о названиях, национальной принадлежности и прочих классификациях, придуманных европейцами для своего внутреннего пользования.

Ислам — это не географическая область: это религия. Но для мусульман слово «религия» содержит совсем другой смысл, чем для христиан современности или средневековья […] Для мусульман ислам — это не просто система веры и культа […] Это скорее образ жизни в широком смысле, и его нормы включают элементы гражданского, уголовного и даже конституционного права в нашем понимании. [1] Lewis В. L'Europa е I'Islam, Roma — Bari. 1995, p. 5–6, passim. — Прим. авт.

Но такие оппозиции, как «Европа/Азия», «Запад/Восток», имеют давние исторические и геополитические предпосылки, и оно шире такого понятия, как противостояние между Европой и исламом. Впрочем, нет недостатка в тех, кто утверждает, что в определенные периоды — например, в эпоху крестовых походов или во времена гегемонии Османской империи в восточном Средиземноморье и на Балканах — дуэль между Европой и Азией, между Западом и Востоком принимала вид того, что принято называть «поединком креста и полумесяца» (что не вполне правильно с точки зрения символики). Если сегодня мы, не ограничиваясь сведениями древних географов, проследим, как развивались современные понятия о Европе и европейском самосознании, мы увидим, что ислам, в числе прочих факторов, содействовал формированию этих понятий — пусть и, так сказать, «от противного». Неоднократные всплески мусульманской агрессии против Европы — с VII–VIII по X века, а затем с XIV по XVIII-й (неважно, была ли агрессия реальной, или ее считали таковой европейцы) — способствовали рождению самой Европы. И если кое-кто из историков называл пророка Мухаммеда «отцом-основателем» Европы (не парадоксально ли?), то возникает вопрос, не сыграли ли позже аналогичную роль турецкие султаны Мехмед II и Сулейман Великолепный? Ведь они, вынуждая европейцев защищаться и искать пути и способы совместных действий, содействовали их самоопределению — как в собственных глазах, так и перед лицом «Другого».

Средневековые авторы единодушно придерживались распространенной (хотя, возможно, и ошибочной) точки зрения, что Европа, по определению, есть главный — если не единственный — оплот христианства. Отсюда происходит другое общепринятое мнение: нехристианин, проживающий на территории Европы, — чужак и захватчик. Так, неизвестный толедский священник, который в середине VIII века в своем «Испанском продолжении» («Continuatio Hispanica») продолжал «Историю» («Historiae») Исидора Севильского, называл европейцами («Europenses») победителей в битве при Пуатье 732 года (по другой версии, состоявшейся в 733 году). Но возникает вопрос: чувствовал ли он себя «Europensis» потому, что был христианином, — или потому, что Пиренейский полуостров, согласно античным географическим представлениям, входил в состав Европы? Или же он с горечью полагал, что таковым считать себя не может — с тех пор как арабо-берберы, захватив Пиренейский полуостров, присоединили его к дар ал-исламу? Это предполагало бы наличие непостоянных границ и строгое разграничение Европы и дар ал-ислама, что, в свою очередь, исключило бы возможность говорить о некой «мусульманской Европе» применительно к европейским территориям, завоеванным исламом и заселенным мусульманами или теми, кто недавно обратился в эту новую веру.