Игорь Рассоха - Прародина Русов

Более чем вольная трактовка Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Ивановым лингвистических фактов особенно ярко проявляется в следующем пассаже: «Характерно, что в «Ригведе» общеиндоевропейские слова в значении "гора", "скала" parvata-, giri-, adri- означают в то же самое время и "тучу", "облако". В старолатышском ритуале вызывания дождя во время засухи к древнему богу горы Перкуну обращаются с молитвой на холмах в густых рощах [51, с. 9]. Сочетание значений "горы" и "облака", "тучи" в одном слове объясняется особенностями конкретного ландшафта ("высокие горы, достигающие облаков")» [1, с. 667].

Поразительно, что исчерпывающее объяснение семантической связи между понятиями "гора", "туча" И "дуб" изложено в самом тексте Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова. С точки зрения наших предков было вполне логично в случае засухи обращаться с молитвами о дожде именно с высоких холмов (куда часто били молнии, особенно в дубы). И этого объяснения достаточно , о чем и свидетельствует старолатышский ритуал вызывания дождя. При этом самим холмам совершенно не обязательно «достигать облаков». Главное, что с этих холмов вызывают дождь. Эта жизненно важная магическая связь гор (лесистых холмов) с тучами и дождем как раз и послужила причиной подобной семантической связи.

Все это еще более очевидно, если почитать другие тексты В. В. Иванова и В. Н. Топорова, на которых сослались Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов, говоря о «древнем боге горы Перкуне»: «Перун, в славянской мифологии бог грозы (грома). (…) Характерной чертой мифов и ритуалов, связанных с Перуном, является их соотнесение с дубами и дубовыми рощами и с возвышенностями, на которых ставили в древности идолы Перуна. (…) Связь Перуна с горами и дубовыми рощами восходит к индоевропейскому периоду. Главным оружием Перуна были камни и стрелы, а также топоры, являвшиеся, как и стрелы, предметами языческого культа» [52]. «Дупло дерева и камень — атрибуты Перкунаса. (…) По некоторым представлениям, молнии испускаются небесными жерновами (ср. общий индоевропейский корень *mel для балтийских слов со значением "молния", "молот", "молотьба")» [53, с. 304].

Сравним эти последние замечания о связи Перуна с камнями и о небесных каменных жерновах с тезисом Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова: «Существенной особенностью древних индоевропейских представлений о "горе" и "скале" является огромная высота "гор", возвышающихся до небес. С этим должно быть связано возникновение общеиндоевропейского образа "каменного неба". В индоевропейском само слово "камень" означает также и "небо", мыслимое как "каменный свод": ср. авестийское asman- "камень", "небо"» [1, с. 667]. Как видим, гораздо более очевидная и распространенная среди специалистов концепция «небесных каменных жерновов» здесь не была учтена. Этимологическая связь между понятиями «небо» и «камень» у индоевропейцев вообще никак не связана с высокогорным пейзажем.

Итак, в индоевропейской лексике реально не сохранилось ни одного в прямом смысле «высокогорного» слова.

Однако самое интересное — то, что, по крайней мере, три из пяти «горных» индоевропейских слов сохранили свое значение еще из ностратической эпохи. Ностратическое происхождение, т. е. общее для народов индоевропейской, уральской, алтайской, дравидской, картвельской и даже афразийской (семито-хамитской) языковых семей, имеют такие слова, как 1) *bherĝh- / bhreĝh- "высокий" ( *b [h]erĝ [h]-) — от ностратического berg/i/"высокий"; 2) слово в значении "горы", "возвышенности", образованное от корня *k [h]el-, вероятно, связано с и.-е. *hel- "c той стороны", что вместе с семито-хамитским cl- в значении "переваливать через гору, подниматься, вершина" и алтайским ālá"переваливать через гору" восходит к ностратическому Qal'Λ"переваливать (через гору)". 3) Основу *Hek' or- / *Hke' or- / *Hk' or-, Β. М. Иллич-Свитыч реконструировал как слова *ker-"скала, камень" и *ķer-"рог; голова, вершина". Оба этих восходят к ностратическим, соответственно KarΛ"скала, крутая возвышенность" и KErΛ"рог" [131, с. 177, 274, 340, 350]. Так что три из пяти «горных» слов отражают горный ландшафт еще на ностратической прародине, т. е. 12–13 тыс. лет назад [136, с. 14].

Но зададим себе вопрос: а что, рассмотренные пять «горных» слов в индоевропейской лексике — это действительно было бы очень много? Ведь здесь уже упоминалось, что слово «жара» есть и в языке эскимосов. А как обстоят дела с горной лексикой в современных языках? Возьмем для примера один из словарей [54]:

гор/'аmägi ( ka ülek. ); сн'ежная ~ 'а lumemägi, урож'енец гор mägilane, верш'ина ~ 'ы mäetipp, у подн'ожия ~'ы mäe jalamil, взбир'аться н'а гору mäkke ronima, идт'и в г'ору ülesmäge minema ( ка ülek. ), идт'и п'од гору allamäge minema ülek. alla käima, кат'аться С ~'ы mäest alla laskma

холмküngas, kink; мог'ильный ~ (haua)kääbas, лес'истый ~ metsane mäekink

скал'akalju; подв'одная ~ veealune kalju, allveekalju, ~ вр'овень с вод'ой salakalju, курч'авые ск'алы geol. silekaljustik

верш'ина~ гор'ы tipp, hari, latv; tipp— вершина, макушка, оконечность, верх, верхушка, пик; hari— щетка, вершина, разгар, сметка, гребень, хребет, пик; latv— верхушка, вершина

плат'оplatoo, lava, lavamaa

наг'орьеmägismaa

г'орный хребет(1) mäeahelik, (2) mäeselg, mäehari, водораздельный ~ hüdr. Veelahkmeseljandik

перев'ал 3.(mäe)kuru, mäestikulävi; г'орный ~ mäekuru;

ущ'ельеkuristik; lõhang, lõhandik

рек/'аjõgi; м'елкая ~'a madal jõgi, г'орная ~'a mägijõgi, mäestikujõgi, равн'инная ~'a tasandikujõgi,

ледн'ик(jää)liustik, gletšer; г'орный ~ mägiliustik, mäeliustik, материк'овый ~ mandrijää, вис'ячий — rippliustik, дол'инный — oruliustik, к'аровый ~ orvandiliustik

вал'ун(ränd)rahn; munakas, raudkivi, pöllukivi;

'осыпьrusukalle, nölvarusu

лав'инаlaviin ( ka ülek ), lumeveere; сн'ежная — lumelaviin, — veere,

дол'инаorg; г'орная ~ mäestikuorg, речн'ая — jöeorg

п'астбищеkarjamaa; г'орное ~ mägikarjamaa, з'имнее ~ talikarjamaa, отг'онное ~ kaugkarjamaa, долгоср'очное ~ püsikarjamaa

Как видим, в этом языке есть разветвленная горная лексика: три разных слова для обозначения понятия « вершина горы » (tipp, hari, latv), три разных слова для обозначения понятия « ущелье » (kuristik, lõhang, lõhandik), три разных слова для обозначения понятия « горный хребет » (mäeahelik, mäeselg, mäehari), два разных слова для обозначения понятия « горная река » (mägijõgi, mäestikujõgi) и два разных слова для обозначения понятия « горный ледник » (mägiliustik, mäeliustik).

Речь идет о языке эстонцев. А ведь всем известно, что это люди настолько же горячие, насколько исключительно высокогорные: «Только 1/ 10территории Эстонии лежит выше 100 м над уровнем моря. (…) Противоположна северной, равнинной Эстонии живописная южная, всхолмленная часть республики. Небольшие возвышенности эстонцы называют здесь горами» [43, с. 20–21]. Причем на протяжении последних двух тысяч лет предки эстонцев ни к каким горам (включая Уральские) ближе чем на тысячу километров не приближались. Как видим, в эстонском языке куда больше «горных» терминов, чем в древнем индоевропейском.