Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

- А и скажу. Непряма. Без утайки. Ты нам таков как есть - не надобен. Воевод да подскарбиев, каштелянов да гетманов у нас и без тебя довольно. Нам нужен - русскому царю первого градуса супротивник и супостат. Чтобы подыскивал под ним государство, чтоб трон его шатал беспрерывно.

У Тимоши снова нехорошо стало на сердце: вспомнил Вологду, книжищу Варлаама, и то, как из книжницы в дом придя, на себя в зерцало глядел - на Шуйского - царя похож ли?

- Если ты Шуйский - князь, то отеческий стол должен взять и никому отнюдь его не уступать. Ну, а ежели - кто иной, тогда и говорить нам с тобой не о чем.

Тимоша скривил рот набок, развел руками, сказал с обидой:

- Неверки такой не ждал от тебя, Адам Григорьевич. Может что сказал не так - прости. А отечество мое всем ведомо.

И снова как бы ненароком прикоснулся к кресту.

- Ну, а если так, князь, то будешь ты в Варшаве не просителем, а московского престола искателем.

* * *

Кисель и его свита остановились на собственном подворье Адама Григорьевича в Краковском предместье Варшавы. Тимошу и Костю поместили в двух разных покоях. У Кости покой был поменьше и попроще, у Тимоши - высок, светел, на потолке - пухлые крылатые младенцы с луками и стрелами, сиречь амуры или же купидоны. Кровать с шатром, а в головах - зеркало до самого балдахина.

И корм с самого начала стали давать совсем иной, нежели в Киеве. Костя усмехался довольный, Тимоша при Косте не тужил. Однако, оставаясь один, глядя в затканный серебряными звездами испод балдахина, думал: "Какую же плату возьмет за все это христолюбивый пан Адам?" И понимал: немалую.

Меж тем, не проходило дня, чтоб Адам Григорьевич не наведывался к Тимоше, а ещё чаще звал за свой стол, где на камчатной скатерти стояли не хлеб с молоком и не лук с чесноком.

За ренским, кое любил пан Кисель более прочих вин, говаривал он Тимоше многое. Рассказывал о долгой жизни своей, о том великом добре, что сделал он для сотен тысяч своих единоверцев, исправляя на Украине должность королевского комиссара.

Рассказывал, как усмирил он разумным и добрым словом не одну казацкую замять, как почти без крови прекратил мужицкий бунт, а главного заводчика Павлушку изловил и передал законным властям. И вот уже шесть лет - говорил Адам Григорьевич - нет на Украине ни мятежей, ни скопов. Золотой покой пришел, наконец, на Украину.

И скромно потупив глаза, давал понять, что это не чья-нибудь, а именно его, Киселя, заслуга.

Однажды завал пан Адам беседу, которая поначалу показалась Тимоше не имеющей к нему никакого касательства. Стал пан Кисель говорить о Руси и о Польше. Со слезами в голосе поминал старое лихолетье, когда шли на Москву польские и литовские люди, и запорожские курени, и наёмная немецкая пехота - и от того возникла великая междуславянская распря. Но ведь время то давно миновало, говорил Адам Григорьевич, что же нам прежним жить? Теперь другое важно - не почитать Речь Посполитую врагом Руси. Надобно забыть свары и брани прежних лет и объединить обе державы против общих врагов - турок, татар, немцев и шведов. Ибо распри между нашими странами на радость нашим недругам и на погибель нам самим.

- Не возьму в толк, Адам Григорьевич, - того, что от тебя слышу. Мне-то пошто всё это знать?

- Тому не дивлюсь, - раздумчиво отвечал хлебосольный хозяин, - ибо мужи старее и опытнее тебя тоже таковых моих сентенций ни слышать, ни понимать не желают. А жаль. Ведь наши два государства подобны двум кедрам ливанским, от одного корня произрастающим. Десница господня создала нас от единой крови славянской и от единого славянского языка. Свидетельствуют о том и греческие, и латинские историки, о том же и Нестор летописец повествует. Да и наши языки не то же ли самое подтверждают? И разве не про нас сказано в Писании: "Коль добро и коль красно еже жити, братие, вкупе!".

Ты пойми, князь, - Адам Григорьевич, наклонившись, искательно смотрел в глаза Тимоше, - все беды наши от разделения славянского происходят. Были славяне едины - и трепетали перед ними Рим и Константинополь. Распалось славянское братство - и южные славяне оказались под игом турецким, а в Корсуне-городе, там, где святой равноапостольный князь Владимир византийскую веру приял, ныне крепко сидит поганая Крымская орда.

Настало время, Иван Васильевич, вновь о славянском единстве порадеть. И если ты в том помощником моим окажешься, то и я тебе в твоем деле сгожусь.

Тимоша молчал, поглаживая крест. В глаза Киселю не смотрел, глядел вниз, думал: "Вот уже то дело, кое Кисель задумал, не его, а мое стало. Уже он мне в его же собственном деле помогать собирается". Однако подумал одно, а сказал другое:

- За то тебе мое спасибо, что ты мне, Адам Григорьевич, сгодиться собираешься. А бог даст достигну прародительского престола, быть тебе у меня в великой милости. Только не чаю я, Адам Григорьевич, как тому моему делу статься?

- То дело великое, Иван Васильевич. В том деле помогут тебе первые люди Речи Посполитой - канцлер, а может и сам король.

- Добро, Адам Григорьевич. Если доведется быть у короля, те твои слова о двух кедрах ливанских скажу его величеству как свои собственные.

Кисель засмеялся. Подумал: "Умён, Иван Васильевич, или как там тебя на самом деле?" Вслух же сказал:

- Вот ты и ответил на тот вопрос, который мне задавал. Понимаешь теперь, как твоему делу статься?

- Понимаю, Адам Григорьевич. Вы мне прародительский стол, я вам - все те русские земли, коими владеете, навеки оставлю да ещё и московские полки против татар и шведов на ваши южные украины пошлю. Так что ли, Адам Григорьевич?

- Так, князь Иван, - ответил Кисель, будто одним ударом гвоздь в бревно по шляпку загнал.

А потом, помолчав немного, добавил:

- Так-то оно так, государь мой, Иван Васильевич, да только не совсем так.

* * *

Вот уже более получаса канцлер Оссолинский не выходил из кабинета короля Владислава.

- Поймите, государь, - прижимая руку к сердцу, проникновенным бархатным голосом говорил канцлер, - я убежден, что это именно тот человек, который нам нужен.

- Для чего? - раздраженно спросил король. Он с самого начала не верил в успех предложенного Оссолинским предприятия и сердился все больше и больше.

- Для достижения тех целей, которые были столь близки, но, к сожалению, остались неосуществленными.

Владислав вздохнул и отвел глаза в сторону. Не глядя на канцлера, нервно постукивая пальцами по краю стола, Владислав произнес:

- Двадцать четыре года я был царем московитов.

"Точнее, вы носили этот титул, ваше величество" - подумал Оссолинский.

- Ты же знаешь, Иржи, что я получил русский трон пятнадцатилетним мальчиком, - продолжал Владислав. - И почти до сорока лет сохранял его за собою. В тридцать четвертом году меня заставили отречься от него. Так неужели ты думаешь, что я буду стараться для кого-то добыть то, что по праву принадлежало мне четверть века?