Сергей Мельгунов - Красный террор в Россiи 1918 - 1923

2. Слeдить за всeми сборищами под видом картежной игры, пьянства (но фактически преслeдующих другiя цeли), по возможности проникать на них и доносить о цeлях и задачах их и имена и фамилiи собравшихся и точный адрес.

3. Слeдить за интеллигенцiей, работающей в сов. учрежденiях за их разговорами, улавливать их политическое настроенiе, узнавать о их мeстe пребыванiя в свободное от занятiй время и о всем подозрительном немедленно доносить.

4. Проникать во всe интимные кружки и семейныя вечеринки господ интеллигентов, узнавать их настроенiе, знакомиться с организаторами их и цeлью вечеринок.

5. Слeдить, нeт ли какой либо связи мeстной интеллигенцiи, уeздной, центральной и заграницей и о всем замeченном точно и подробно доносить. [389] «Голос Россiи», 16-го апрeля 1922 г.

Зиновьев в день пятилeтняго кроваваго юбилея Чрезвычайных Комиссiй писал: «Меч, вложенный в руки В. Ч. К., оказался в надежных руках. Буквы Г. П. У. не менeе страшны для врагов, чeм буквы В. Ч. К. Это самыя популярныя буквы в международном масштабe»… Когда то в «Черном Передeлe» переименованiе III Отдeленiя в Департамент Государственной Полицiи называли актом «величайшаго посмeянiя над русским обществом». Как назвать «реформу» превратившую В. Ч. К. в Г. П. У., итоги которой так отчетливо подвел Зиновьев?… В Россiи на обывательском языкe буквы В. Ч. К. переводились словами: «всякому человeку капут». Мы не знаем, как переведет обывательское острословiе новыя буквы Г. П. У. [390] Я слышал, что популярны слова: «Господи помилуй усопших». Но в международном масштабe это символ той, по словам Каутскаго, «Головы Медузы», от которой с отвращенiем должна отворачиваться вся демократiя. Наша совeсть не имeет права успокоиться на скепсис Ан. Франса: «всe революцiи поднимают безсмысленныя жертвы».

Как то московская «Правда», [391] 13-го iюля 1921 г. повторяя болeе раннее обeщанiе Троцкаго «перед уходом хлопнуть дверью на весь мiр», писала:…«тeм, кто нас замeнит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».

В Россiи установилась уже эта мертвая тишина кладбища.

«И мы знаем своим потрясенным разумом и мы видeли своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видeли десятки прошлых поколeнiй, о чем смутно будут догадываться, читая учебники исторiи, длинные ряды наших отдаленных потомков…

Нас не пугает уже таинственная и нeкогда непостижимая Смерть, ибо она стала нашей второй жизнью. Нас не волнует терпкiй запах человeческой крови, ибо ея тяжелыми испаренiями насыщен воздух, которым мы дышем. Нас не приводят уже в трепет безконечныя вереницы идущих на казнь, ибо мы видeли послeднiя судороги разстрeливаемых на улицe дeтей, видeли горы изуродованных и окоченeвших жертв террористическаго безумiя, и сами, может быть, стояли не раз у послeдней черты.

Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрeлов мы прислушиваемся не больше, чeм к звуку человeческих голосов.

Вот почему перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ея сдавленной груди не вырывается стихiйный вопль протеста или хотя бы отчаянiя. Она сумeла как то физически пережить эти незабываемые четыре года гражданской войны, но отравленная душа ея оказалась в плeну у Смерти.

Может быть, потому разстрeливаемая и пытаемая в застeнках Россiя сейчас молчит…»

Так писал автор замeчательнаго очерка «Корабль Смерти». [392] «Че-Ка», 20.

Мы молчим, но за нас немолчно говорят мертвецы из саратовскаго оврага, харьковских и кубанских застeнков, холмогорскаго «лагеря смерти».

Нeт! мертвые не молчат!

Фактически я участiя в лозаннском процессe не принял. Но когда в связи с этим процессом защитник Полунина Aubert обратился ко мнe с запросом: не могу ли я дать матерiал для характеристики террора в Россiи, — у меня не было никаких сомнeнiй, ни принципiальных политических, ни моральных, в том, что я обязан сообщить то, что я знаю, [393] Оберу было послано за нeсколько дней до суда expos этой работы. Как видно из выпущенной отдeльным изданiем рeчи Обера, послeднiй в нeкоторых случаях воспользовался моими данными. совершенно безотносительно к тому, как я лично отношусь к убiйству Воровскаго: буду ли я разсматривать поступок Конради, как акт личной мести или как акт политическiй. Для моего моральнаго чувства было безразлично, кто с кeм будет сводить свои политическiе счеты на судe. «Страшная правда, но, вeдь, правда», и при всeх политических условiях надо эту «правду» говорить открыто. Демократiя, именно она, должна первая осознать этот великiй закон человeческой чести.

Люди нечестные назвали эту точку зрeнiя подстрекательством к убiйству. [394] Именно в этом обвиняло меня «Наканунe». У меня не было охоты полемизировать с писателями, которых я глубоко презираю, ибо они отбросили основное credo писательской чести — независимость мысли и слова; у меня не было охоты убeждать и тeх, которых убeдить нельзя, ибо — сказал еще Герцен — «мало можно взять логикой, когда человeк не хочет убeдиться».

Но теперь приходится сказать нeсколько слов.

В дeйствительности только люди, которые, называя «моральными слeпцами» других, сами не могут еще преобороть в вопросах общественной морали своих политических предразсудков, способны низводить общественное значенiе лозаннскаго суда на простое «сведенiе политических счетов», как это сдeлало, напр., недавнее обращенiе партiи соцiалистов-революцiонеров к соцiалистам Западной Европы по поводу угрозы Москвы расправиться с заложниками из числа соцiалистов-революцiонеров. В том поединкe «между лагерем русской контр-революцiи, стоявшим за Полуниным и Конради, и лагерем большевицкаго искаженiя революцiи, стоявшим за тeлом убитаго Воровскаго — писали заграничныя организацiи партiи с.-р. — нам, русским соцiалистам-революцiонерам, нечего было дeлать». «Мы непримиримые враги большевицкаго режима произвола и краснаго террора… Мы не раз звали большевиков к отвeту перед судом обще-человeческой совeсти за воскрешенiе — лишь для субъективно иных цeлей (sic!) — тeх же методов управленiя, которые были при самодержавiи вeковым проклятiем нашей родины; за проведенiе в жизнь великих лозунгов соцiализма (!!) методами, убiйственно противорeчащими всему их духу. Но мы не признаем этого права (!!) за тeми, кто поднимает голос и вооруженную руку против новорожденнаго деспотизма большевиков лишь во имя исконнаго, освященнаго вeками, деспотизма стараго режима. Конради и Полунин были для нас не героями, а моральными слeпцами, преступно злоупотребившими для сведенiя политических счетов тeм священным правом убeжища, которое предоставляют всeм гонимым свободныя демократическiя государства»…