В Коковцев - Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 1 и 2)

{163}

ГЛАВА IV.

Возвращение в Петербург. - Отставка гр. Витте и назначение И. Д. Горемыкина. - Моя беседа с Горемыкиным и прием меня Государем. - Условия, при которых я был назначен Министром Финансов. - Открытие Государем в Зимнем Дворце Государственной Думы и Государственного Совета. - Прием меня Императрицами Александрой Федоровной и Mapиeй Федоровной. - Открытие Думы в ее помещении.

Вернулся я из моей поездки в Париж 19-го апреля утром.

Не успел я разобраться с вещами и повидать своих, как в то же утро я получил письмо от Ивана Логгиновича Горемыкина, жившего в двух шагах от меня на той же Сергиевской улице. До этого письма я не видал буквально никого, не успел просмотреть и газет за последние дни, не говоря уже о том, что за все время моего пребывания в Париже я только урывками следил за русскою прессою и был положительно вне всего, что делалось дома, и шел к Горемыкину в полной неизвестности того, за чем он меня зовет.

Без всяких предисловий, он сказал мне, что Государь с нетерпением ждет моего возвращения и просил его, как избранного Им на место увольняемого от должности Председателя Совета Министров Гр. Витте, занять его место и составить новое Министерство, в которое, по желанию Государя, не должен войти никто из сотрудников Витте. Он предваряет меня, что Государь остановил на мне свой выбор для должности Министра Финансов.

От себя Горемыкин прибавил, что он горячо поддерживает желание Государя, которое только опередило его собственное желание, которое он непременно высказал бы, если бы Государь не начал с того, что Он именно желает видеть меня на {164} этом посту.

Я немедленно же стал доказывать Горемыкину, что решительно не могу принять этого назначения, так как всего 7 дней отделяет нас от открытия новой Государственной Думы, а я более полугода нахожусь вне текущей государственной работы и не знаю решительно ничего о том, что подготовлено для Думы, знаю только, что выборы по всем признакам дадут определенно враждебное всякому правительству настроение в представителях народа, что при таком условии конфликт между правительством и новым законодательным аппаратом неизбежен, и какое бы Министерство не было составлено, оно не будет в состоянии работать и должно будет уйти, если только сразу же Государь не встанет на путь роспуска Думы.

Я всячески доказывал, что лучше всего было бы оставить прежний состав Министерства, приготовившего выборы, и сберечь новые силы для будущего, когда сколько-нибудь выяснится обстановка совместной работы с новыми законодательными учреждениями.

Не выходя из своего обычного безразличия, Горемыкин мало опровергал мои аргументы и сказал мне только, что Государь не доверяет прежнему Министерству, положительно не желает сохранить никого из его состава в новом Совете, хотя отдельные лица, как например Шипов, ему лично симпатичны, и просит меня все, что я ему сказал, лично доложить Государю, так как мое назначение предрешено Им, и он не в состоянии исполнить моего желания и лично положительно отказывается от передачи моей просьбы Его Величеству.

Все объяснение Горемыкина со мною оставило во мне самое тяжелое впечатление и только укрепило меня в необходимости так или иначе, но уклониться от участия в составе правительства под его председательством. Наиболее характерным. показался мне его ответ на мое замечание, что проводить в Думе должно свои законопроекты то правительство, которое их подготовляло, так как трудно представить себе, чтобы новый состав мог защищать те предположения, которые могут совершенно не соответствовать его взглядам, начинать же законодательную работу с того, чтобы брать назад то, что внесено, просто неполитично и только в состоянии дискредитировать власть перед новым народным представительством.

С полной невозмутимостью Горемыкин заметил мне, что я просто заблуждаюсь, предполагая, что правительство Гр. Витте подготовило что-либо для новых палат, и что Государственная Дума станет заниматься рассмотрением внесенных ей проектов. "Вот у меня на столе лежит список дел, {165} представленных в Думу, который доставил мне Н. И. Вуич (управляющий делами Совета Министров), полюбуйтесь им". Список оказался совершенно чистым, ни одного дела в нем предполагалось заняться после открытия Думы, имея в виду, что немало времени уйдет на организационную работу Думы и нового Государственного Совета.

Впоследствии оказалось, что в первые дни по открытии Думы только Министерство Народного Просвещения внесло за подписью П. М. Фон Кауфмана Туркестанского два представления об устройстве прачечной и о ремонте оранжереи при Дерптском университете, послужившие предметом немалых насмешек со стороны ораторов первой Думы.

Но всего характернее было заявление Горемыкина о том, что я просто не в курсе наших внутренних дел, предполагая вообще, что Дума будет заниматься какою-либо работою, для которой нужно взаимодействие ее с правительством. "Она будет заниматься", сказал он, "одной борьбой с правительством и захватом у нее власти, и все дело сведется только к тому, хватит ли у правительства достаточно силы и умения, чтобы состоять власть в тех невероятных условиях, которые созданы этою невероятною чепухою, - управлять страною во время революционного угара какою-то пародиею на западноевропейский парламентаризм".

Его слова оказались пророческими. Провожая меня, он сказал совершенно спокойно: "Вот, если Вы убедите Государя оставить Вас в покое, - Вы увидите скоро во что обратится наша работа, а если Государь, как я надеюсь, убедит Вас, не оставаться в положении завидного созерцателя наших мучений, - тогда нам придется нести вместе наш крест, и я уверен, что не нас одолеют, а мы одолеем, и все скоро поймут, что в таком сумбуре нам просто жить нельзя".

В тот же день я написал письмо Государю о моем возвращении и просил разрешить мне представиться Ему для доклада о результатах моей поездки. Это письмо ушло с утренним фельдъегерем на другой день, т. е. 20-го числа, а уже вечером я получил мое донесение обратно с надписью Государя: "Радуюсь видеть Вас послезавтра 22-го в два часа дня. До скорого свиданья".

В тот же день, то есть 19-го я заехал к Гр. Витте, которого застал за разборкою бумаг перед выездом из Зимнего Дворца и первыми словами его были:

{166} "Перед Вами счастливейший из смертных. Государь не мог мне оказать больший милости, как увольнением меня от каторги, в которой я просто изнывал.

Я уезжаю немедленно заграницу лечиться, ни о чем больше не хочу и слышать и представляю себе, что будет разыгрываться здесь. Ведь вся Россия - сплошной сумасшедший дом, и вся пресловутая передовая интеллигенция не лучше всех". О моей поездке, он меня не хотел и расспрашивать, сказавши только: "В другое время я не знал бы, какую награду просить Государя дать Вам за то, что Вы успели сделать. Ведь Вы достигли совершенно невероятного успеха, а теперь все это пойдет прахом при том сумбуре, который водворится в России. Не Иван же Логгинович управится с этим разбушевавшимся морем".