Лев Колодный - Китай-город

Исчезнувшее урочище отличалось от других тем, что оно целиком находилось на склоне холма за торговыми рядами Китай-города. Отсюда произошло его название - Зарядье. От минувшего осталась единственная церковь с названием "Зачатия Анны, что в углу". Белокаменный маленький храм пощадили. Он помянут впервые в летописи по случаю опустошительного пожара, пронесшегося над всей Москвой в 1493 году: "Из города торг загорелся и оттоле посад выгорел возле Москвы-реки до Зачатия на востром конце. А летописец и старые люди сказывают: как Москва стала, таков пожар на Москве не бывал". Под Зачатием подразумевается церковь в честь праздника Зачатия Анною (от еврейского имени Ханна, что значит - миловидная) девы Марии, матери Христа, которая родилась после двадцатилетнего бесплодия в браке.

Два придела Анны хранят память о событиях русской истории. После стояния на Угре монголы отступили 11 ноября в день святого Мины, о котором известно, что казнили его за веру в царствование императора Максимилиана в 298 году. В честь той победы и святого покровителя появился придел Мины. Другой придел, Екатерины, славившейся ученостью, также замученной при Максимилиане, основан царем Алексеем Михайловичем по случаю рождения дочери, названной ее именем.

Помянутого "угла", где сходились стены Китай-города, давно нет, как и всего, что находилось за ними. Такому беспощадному уничтожению не подвергалось в советской Москве ни одно древнее образование. На старых планах видно, что с холма спускались к берегу Кривой, Псковский, Малый Знаменский, Зарядский переулки. И протяженная Москворецкая улица. От 39 ее владений остались единственные Средние ряды, начинавшие под номером 1 счет домам, выходившим к проезжей части. Сколько насчитывалось их во дворах - не счесть. Поперек холма шли Масляный, Большой Знаменский, Мытный, Ершов и Мокринский переулки. То есть насчитывалось десять городских проездов, заполненных капитальными строениями!

Как писал Леонид Леонов: "Что-то копошилось в этих изогнутых и узких норах, занесенных на планы под именем переулков Ершовых, Знаменских, Кривых и Мытных, - здесь когда-то стояла царева Мытная изба, где взимали дань со всех прибывавших товаров, отечественных и заморских". Что касается "нор", помянутых классиком, скажу о них чуть ниже. А сейчас признаюсь, название своему опусу позаимствовал у писателя, сочинившего по случаю утверждения в 1935 году "Сталинского Генерального плана" очерк "Падение Зарядья".

Лучше Леонида Максимовича выполнить социальный заказ партийного издательства вряд ли бы кто мог. Во-первых, потому, что таких ярко-пишущих литераторов больше не существовало, а, во-вторых, потому, что автор родился в Зарядье. Там жил его дед, владевший домом и бакалейной лавкой. Там в Мокринском переулке жил отец, кассир московской конторы английского акционерного общества и поэт Максим Леонов. Отсюда он переехал в Замоскворечье, на Пятницкую, 12, когда его сыну, Леониду, исполнилось пять лет.

- Мои первые воспоминания связаны с этим домом, - записал я со слов Леонида Леонова. - У отца в комнате висели портреты писателей Шекспира, Шиллера и других, внушавшие мне своим видом большое уважение". В этом доме я жил, когда Иван Каляев бросил бомбу в великого князя Сергея. (Это случилось 4 февраля 1905 года. - Л.К.) Окно нашего дома выходило на Кремль, кажется, мы жили на пятом этаже. Был синий зимний вечер. В стекло словно ударил ватный шар".

В "Завете сыну" Максим Леонов обращался к нему с таким призывом:

...Мой сын, а если суждено

Тебе в столице жить,

И даже, может быть, должно

Певцом народным быть,

То в песнях пламенных твоих

Ты не криви душой...

Все почти сбылось, как мечтал отец. Сын жил в столице. Молодым, в 24 года, прославился романом "Барсуки". Стал "певцом народным" и в пламенной песне заклеймил малую родину, где жил и учился до поступления в гимназию в Петровско-Мясницком городском училище в Кривом переулке. Один завет отца исполнил не до конца. Покривил душой, когда сочинял "Падение Зарядья". В момент взрыва представляет себя именно там и погоду рисует другой: "Однажды - мне запомнилось узкое длинное окно и, хоть был февраль или апрель? ...какие-то путанные грозовые облака за ним, - раздался гулкий удар и взволнованно зазвенели стекла. Что-то произошло. Весь день в Зарядье было тревожно, а нам, как всегда ребятам, весело от предчувствия какой-то перемены. В воздухе запахло новизной". И почему-то причисляет себя к "оборванным зарядским ребятам".

Не ходил "оборванцем" внук бакалейщика и сын кассира, в пять лет не мог "предчувствовать" грядущую революцию 1905 года, которой поспособствовал отец, издав брошюры коммунистов Карла Либкнехта, Розы Люксембург и свой сборник стихотворений "Под красным знаменем", за что отсидел срок на Таганке. Покривил душой "певец народный", и когда якобы увидел " в туманном нашем небе контуры настоящей и будущей социалистической столицы"", "новые улицы, прорубленные сквозь каменную ветошь", радуясь по поводу предстоявшего уничтожения малой родины. Стал в ряд с теми, кто воспевал разрушение старой Москвы.

И лысого купола желтое пламя,

И мертвенный зов сорока-сороков

Ломаются, падая в прахе и в хламе,

И окна просветов глядят широко.

Перекликаясь с певцом вандализма, наш прозаик убеждал молодых, старые бы ему не поверили: "И если вам будут рассказывать про нарядность прежней жизни, про лихие русские тройки, про румяные пшеничные блины со снетками, про душевный благовест сорока звонких московских сороков - вспомните Зарядье! Это изнанка развенчанного мифа". И вдруг буквально следом за этим приговором, за описанием "нор", заселенных жалкими людьми, представил "развенчанный миф" таким вожделенным, что, должно быть, закружилась в 1935 году голодная голова пролетариев:

"Здесь, где мы стоим с вами, когда-то шумел знаменитый Грибной рынок, что съезжался сюда со всей России на первой неделе Великого поста. Сверкало всяческое изобилие, и русские фламандцы могли бы писать с натуры расписные лари со щепным товаром, с дугами, раскрашенными фуксином, с резными ковшами, корзинами узорчатого плетенья, с кадушками всех покроев, а в кадушках пахучие меды - и гриб, одинаковая утеха нищих и богачей. Гриб черный, и белый, и красный, - в соленьях, в маринадах и сухой".

Грибной рынок шумел в Зарядье напротив строя домов Москворецкой набережной вблизи церкви Николы Мокрого. Она возникла у речной пристани в честь святого, покровителя торговли и мореплавания. Пристань отличалась сыростью и частыми наводнениями, что и послужило причиной названия храма. Возможно, дело и в иконе, где Никола предстает с младенцем, спасенным из вод Днепра. Другой Никола - Москворецкий, появился на месте, где Москва встретила принесенную из Вятки икону Николы Великорецкого. Оба храма сломали без всякого сожаления и попыток сохранить, потому что над древними фундаментами возвышались стены церквей, колоколен и трапезных начала ХIХ века. В адрес Никол Леонид Леонов высказался так: "И, может быть, отсюда расползалась во все концы Москвы чудацкая затейливая цвель гнилого и безрадостного времени. Ее охраняли десятки всяких московских Никол, а здесь Николы Мокрые, Мокринские, Москворецкие: даже на них сказалась близость воды".