Лев Колодный - Замоскворечье

С кого начать? Начну с Павла Воиновича Нащокина! Его имя носит галерея в Воротниковском переулке, в доме, откуда Пушкин устремился к гибели. Роковая дуэль никогда бы не случилась, будь рядом с поэтом этот человек. На другом доме Нащокина, на Арбате - установлена мемориальная доска в память о Пушкине. Знаменит музейный "Нащокинский домик", дорогая игрушка, в миниатюре воссоздающая обстановку квартиры, где живал в Москве поэт. Домик игрушечный Нащокин строил, не считаясь с затратами. А родовой дом Нащокиных - на Большой Полянке, 11, за оградой усадьбы. Она вмещала большую семью генерал-поручика Воина Нащокина: детей, воспитанников, поваров, музыкантов, нянек, мамок, гувернеров... В их числе - француза, игравшего на флейте дуэты с Фридрихом II. Отсюда Павла увезли в лицей, где он познакомился с Александром. Поэтом Нащокин не стал, служил в Измайловском полку, как Новиков. Прокутил с радостью наследство и вернулся домой. С рассказа о нем начинает книгу "Замечательные чудаки и оригиналы" Михаил Пыляев, давая завидную характеристику: "талантливая широкая натура и превосходное сердце".

По части широких натур Замоскворечье никому не уступает... Жаль, не увидеть нам другой дом, сломанный, когда крушили Арбат, на Малой Полянке, 12. Здесь жили два замечательных поэта, один из которых прославился не только поэзией, но и размашистой натурой...

Я пришел к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало...

Этими словами заявил себя наследником погибших на дуэли гениев Афанасий Фет в 1843 году. Сходя в гроб, его успел благословить Белинский. Стихи Фета в школе учили в мое время наизусть. Биографию - учебники замалчивали. Пожилой помещик Афанасий Шеншин увез из Германии беременную жену чиновника Иоганна Фета, не то немца, не то еврея. Отчаянная немка бросила отца, мужа и дочь ради любви. Ее огонь опалил новорожденного, получившего при крещении имя - Афанасий и фамилию - Шеншин. Священник за мзду записал младенца законным сыном неженатого. При поступлении в школу подлог раскрылся. Из столбового русского дворянина Шеншина подросток превратился в немца-разночинца, обязанного подписываться так: "К сему иностранец Афанасий Фет руку приложил". Пришлось городить горы лжи, чтобы объяснить сверстникам, кто он есть на самом деле. Чтобы вернуть утраченные права и привилегии дворянина, поэт пошел в армию. Борясь с бедностью, Фет отверг бесприданницу Марию Лизич, обожавшую возлюбленного. В разлуке несчастная сгорела от неосторожно брошенной спички. Памятник Марии возводился всю жизнь в стихах:

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей...

Дворянство и фамилию приемного отца Фету вернул император Александр II со словами: "Je m,imagine, ce que cet homme a du souffrir dans sa vie". По-русски это звучит так: "Я представляю себе, сколько должен был выстрадать этот человек в своей жизни".

Он перевел почти всю римскую поэзию и удостоился за это звания члена-корреспондента Академии наук. В старости богатый и тяжко-больной помещик Шеншин, он же признанный поэт Фет, пытался покончить с собой, а умер от разрыва сердца.

...Друга молодости Фета в школе в мои годы даже не упоминали. Он сочинял, как теперь признают, гениальные статьи. Прозу и поэзию его издают поныне. Неразделенные чувства, сокрушавшие сердце, излились в неувядаемые стихи. Поэзию страдальца Блок называл "единственным мостом, перекинутым к нам от Грибоедова и Пушкина", то есть к нему, творцу стихов о "Прекрасной Даме".

Отбабахают барабаны и бас-гитары во след ХХ веку. Что останется? Неизвестно. Вряд ли в грядущей Москве затянут за столом "Желтую субмарину". А сколько будут петь по-русски, столько будут исполнять романсы, якобы народные, чуть ли не цыганские, не связывая их с истинным автором слов и музыки:

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Это опус номер 13 цикла, посвященного прекрасной девушке, равнодушной к поэту. За ним следует кульминационный опус номер 14. У него есть название "Цыганская венгерка". Кто не плакал в душе под звуки этого романса?

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли...

С детства памятный напев,

Старый друг мой - ты ли?

Через всю Москву с гитарой в руке шагал с Полянки на Басманную, к дому друга, поэт. Он носил красную шелковую рубаху, как цыган. Пил горькую, пел часами не столько голосом, сколько сердцем. Рояль променял на гитару! Не он ли первый русский поэт с гитарой, исполнявший под семиструнную собственные стихи?! Окуджава мне рассказывал, что начал петь под три аккорда, потом освоил семь, признался, что играть не умеет. У Высоцкого видел в его квартире шестиструнную гитару с пятью струнами на дополнительном грифе. Они, да все, кто забренчал в ХХ веке, вышли из красной шелковой рубахи Аполлона Григорьева.

У него была своя семейная трагедия. Новорожденного крестили за полгода до того, как дворянин Григорьев повенчался с возлюбленной "мещанской девицей", дочерью крепостного кучера. На время младенец попал в число подкидышей Воспитательного дома, откуда его забрал на законном основании отец. Голубоглазый, златокудрый, как античный бог, Аполлон остался на всю жизнь мещанином. Учителя ходили к нему домой. Играть на рояле учился у знаменитого Филда. В 16 лет поступил на юридический факультет, учился блестяще. В университете подружился с Афанасием Фетом, привел его в родительский дом. Верующий Григорьев и атеист Фет были неразлучными, как близнецы. Однажды на всенощной, тайком пробравшись в церковь, Фет над ухом склоненного в молитве друга предстал искусителем, как Мефистофель. И отвлек в эти минуты от Бога друга, страдавшего от неутолимой любви.

Дом в Замоскворечье (не на Арбате!) заполнялся по воскресеньям молодыми спорщиками. В мезонине, в тесном кружке, шлифуя и оттачивая мысли, собирались Афанасаий Фет, Яков Полонский, Иван Аксаков, Сергей Соловьев... Прислуга подавала наверх молодым господам подносы со стаканами чая с лимоном, калачи, сухари и сливки. Обменивались книгами, новостями. Женщин, как в университете, не было. Пьянели от разговоров, наслаждались идеями, мыслями, стихами.

Страсть к родственнице декана юридического факультета Антонине Корш закончилась ее браком с одним из тех, кто поднимался в мезонин пить чай с лимоном. От несчастной любви примерный сын Аполлон сбежал из родительского дома на дилижансе в столицу.

Другая яркая любовь (после неудачной женитьбы на сестре Антонины Корш) зажглась в Воспитательном доме, приютившем некогда Аполлона. Там, в квартире сослуживца, встретил его дочь Леониду Визард, красавицу с цыганскими черными волосами, но с голубыми глазами. И она вышла замуж за другого жениха. Безутешный поэт уехал в Италию, где жил во дворце на правах воспитателя. Сокрушался, что там плюнуть некуда.