Рудольф Баландин - Тайны смутных эпох

При Генрихе VIII в Англии крестьянские угодья ради выгоды имущих власть и деньги превращали в овечьи пастбища. Тысячи английских крестьян, потерявших свои наделы, вынуждены были бедствовать и скитаться. Тогда Генрих постановил казнить всех бродяг. Вдоль дорог поставили виселицы, на которых было повешено 72 тысячи бедняков. Это ли не террор?

Испанский король Филипп II в завоеванных Нидерландах казнил более 100 тысяч человек. Примерно столько же крестьян погибло в Германии во время восстаний бедноты. Ну, а что касается еретиков и ведьм, то их в Западной Европе вешали, топили и сжигали заживо, порой десятками в день. Общее число казненных таким образом оценить трудно. Считается, что были погублены сотни тысяч человек.

«И все же, – писал известный историк и литературовед В.В. Кожинов, – как это ни странно и даже поразительно, и в русском, и в равной мере западном сознании Иван Грозный предстает как ни с чем не сравнимый, уникальный тиран и палач… Сей приговор почему-то никак не колеблет тот факт, что количество западноевропейских казней тех времен превышает русские НА ДВА ПОРЯДКА, В СТО РАЗ; при таком превышении зловещий лик Ивана Грозного должен был вроде бы совершенно померкнуть рядом с чудовищными ликами Филиппа II, Генриха VIII и Карла IX».

Представителей Западной Европы (к ним добавилась и Америка), хулящих Ивана Грозного, понять нетрудно: их цель – максимально унизить Россию, представить ее «империей зла», при этом замалчивая собственные значительно более тяжкие грехи и преступления.

Трудней понять наших соотечественников. Некоторые из них стараются быть или казаться радетелями за демократию и гуманизм. Конечно, очень важно подмечать недостатки своей страны. Но не менее важно быть справедливым. Недопустимо невольно или умышленно лгать о числе жертв террора в России (так же как и ее преемнике – СССР). Не случайно же эти люди в 5, а то и 10 или 20 раз преувеличивают количество репрессированных и расстрелянных при Сталине, да еще ссылаются на «традицию», якобы идущую со времен Ивана Грозного.

Так дела давно минувших дней, свершавшиеся на исторической арене, превращаются в средство современной политической борьбы.

В сборнике биографий «Все обо всех» (Центр гуманитарных исследований при факультете журналистики МГУ, 1996) сказано: «Иван Грозный оставил по себе недобрую память, несмотря на то, что при нем положение России укрепилось, а границы ее расширились». (То же самое можно сказать и о Сталине!) Не в этом ли одна из главных причин упорного очернения образа первого царя всея Руси? Приведенную фразу следовало бы чуть изменить: Иван Грозный оставил по себе недобрую память у недоброжелателей и врагов России, ибо при нем положение державы укрепилось, а границы ее расширились. Однако это вовсе не служит оправданием его жестокости и самодурства. Он яростно сражался за единство и величие России, но при этом нередко проявлял ничем не оправданную свирепость, кровожадность. Возможно, их породили те психологические «комплексы», которые сформировались в нем в детские годы. Однако нельзя забывать и о том, в какую эпоху он правил.

Личность государя не только проявляет себя в истории, отчасти – в некоторые периоды существенно – влияя на исторический процесс. Сама эта личность – продукт соответствующей исторической обстановки и складывается в зависимости от окружающей среды.

Надо иметь в виду, что последний период Средневековья, так называемое Возрождение, в Европе (включая, конечно, и Россию, которая тогда была сугубо европейской, а не евразийской страной, да во многом такой и осталась) был временем не столько даже просветления, сколько брожения умов и всяческих смут. Можно сказать, что страны мучительно преодолевали сковывавшую их скорлупу Средневековья. Начался переход к так называемому Новому времени.

Если уж мы имеем основания полагать, что в истории России роковую роль сыграл маленький прыщ, вскочивший на ноге Василия III, перешедший в язву, преждевременно сведшую его в могилу, то почему бы нам не учесть и всеевропейские масштабы, особенности XVI и ХVII веков в самом общем виде?

Трагический узел русской истории, приведший к великой смуте, завязался еще при малолетнем царе Иване IV. Уже тогда началась малая смута. Россия попала фактически под власть, как теперь принято говорить, олигархов (в период большой смуты это было оформлено и юридически – крестоцеловальной грамотой царя В.И. Шуйского).

Упрощая, можно сказать, что в борьбе за власть вольно или невольно столкнулись две основные позиции: централизованная и децентрализованная. Одних заботило прежде всего (и не без личного интереса) укрепление Русского государства под самодержавным управлением. Другим была выгодна разобщенная Русь под властью местных государей, продолжающая средневековые традиции.

Существует и проблема средств. Каким образом следует добиваться своей цели? На этот вопрос во времена Ивана Грозного для самодержца едва ли не во всех странах мира ответ был очевиден: любыми способами, когда речь идет о существовании своего государства. Жизнь человеческая при этом считалась средством, а не целью, как стали доказывать мыслители-гуманисты более поздних времен.

Многие историки XIX и XX веков не принимали это во внимание. Для них категорический императив Канта стал действительно критерием для всех времен, народов и даже для жителей иных планет (как считал сам великий философ). Хуже всего, когда это превращается в пропагандистскую защиту «прав человека» и применение категорического императива для самых низменных политических целей, по отношению только к своим противникам, но не к сторонникам и не к собственным странам. Оценивая события русской истории XVI века по этому критерию, историки словно и не ведают, что в ту пору творилось в государствах Западной Европы.

Такой подход стал традиционным едва ли не для всех «демократически-либерально» настроенных историков. Даже такой уважаемый специалист как американский профессор, сын В.И. Вернадского, Георгий Владимирович Вернадский счел, что Иван IV в 1549 году прочитал две петиции Пересветова, которые доказывали благо самодержавия и сильного централизованного правительства, и они произвели на него сильное впечатление. А потому, «когда одиннадцать лет спустя он освободился от влияния Сильвестра и Адашева, то действительно превратился в ужасного самодержца в духе Пересветова».