Сергей Цветков - Узники Тауэра

На севере Англии католические монахи пользовались особенной популярностью. Под влиянием их зажигательных проповедей осенью 1536 года началось восстание в Линкольншире; едва оно было подавлено, как за оружие взялись йоркширцы. Фермеры во главе с приходскими священниками овладели столицей графства – Йорком. К восстанию примкнули крупнейшие аристократы севера – Дургамы, Невилли, Вестморланды, Латимеры и другие. Мятежники называли себя «пилигримами Божьей милости», а свой поход – «Богомольем благодати».

Тридцать тысяч «здоровых людей на добрых конях» двинулись на Лондон, требуя изменения королевской политики, соглашения с Римом, восстановления Марии, дочери Екатерины, в правах наследницы престола и изгнания Кромвеля.

Чтобы выиграть время, власти вступили с восставшими в переговоры, которые продолжались в течение всей зимы. Кромвель пообещал созвать парламент для обсуждения выдвинутых восставшими требований. После этого лорды, руководители восстания, немедленно оставили знамя «Пяти ран Господа» и с криками: «Мы не хотим другого знамени, кроме знамени нашего государя, короля!» – возвратились в свои замки. Вслед за ними разошлись по домам простые дворяне и фермеры, которым было обещано прощение. Но едва волнение улеглось, как по пятам за ними двинулась шестидесятитысячная королевская армия. Власть сбросила маску.

Всю весну 1537 года продолжались аресты и казни руководителей и участников «Богомолья благодати». Один из мятежных лордов крикнул в суде Кромвелю: «Кромвель, ведь это ты главная причина мятежа и всех несчастий: ты только и думаешь о том, чтобы погубить нас. Я уверен, что, если тебе и удастся отрубить головы всем благородным людям в королевстве, все-таки ты доживешь до того, что останется хоть один человек, который отрубит твою голову!»

Несмотря на эти угрозы, Кромвель беспощадно расправился с дворянством северных графств. Множество лордов, баронов и рыцарей оставили надписи о своем пребывании на стенах темниц Тауэра.

Вместе с тремя Булмерами – главой рода сэром Джоном, его братом сэром Уильямом и сыном сэром Ральфом – в лагерь «пилигримов Божьей милости» явилась женщина, или скорее фурия, – неистовое, дикое создание. Ее настоящее имя было Маргарет Чейн, но по всей пограничной с Шотландией округе она была известна как Мэдж. Сэру Джону она приходилась не то женой, не то сожительницей. Сама она претендовала на роль леди Булмер, но в суде, который состоялся над ней позднее, она называла себя просто Мэдж Чейн. Вообще-то сэр Джон имел законную супругу, другую женщину – мать сэра Ральфа, но неизвестно, была ли она жива в то время, когда он сошелся с Мэдж. В ту эпоху законы о супружеских отношениях в пограничных областях были весьма просты: достаточно было какой-нибудь клятвы или местного обряда, чтобы считать пару мужем и женой.

Сэр Джон Булмер добывал пропитание своим мечом, а Мэдж Чейн, имевшая мужественную и стойкую душу, была женщиной как раз ему под стать. В ее жилах текла благородная, но бешеная кровь – она была незаконной дочерью герцога Бэкингема.

После поражения в одном из набегов сэр Джон возвратился убитый горем и позором в свой Вильтонский замок, стоявший посреди Кливлендских гор, и зажил вдали от людей вдвоем с Мэдж. Однако с годами до них стали доноситься приятные вести о распрях при дворе и о том, что Кентская Дева предрекает великие несчастья. В сэре Джоне возродились надежды, что его меч и не совсем одряхлевшая рука еще сгодятся на что-нибудь. Как только началось «Богомолье благодати», он одним из первых прибыл в лагерь пилигримов вместе с братом, сыном и верной Мэдж. Больше других чувств сэром Джоном двигала ненависть, ибо герцог Норфолк, шедший с войсками против богомольцев, был тот самый человек, который некогда победил его и наложил пятно позора на его репутацию воина.

Норфолк насолил и Мэдж: он был женат на ее сестре, леди Елизавете Страфорд, и в свое время не шевельнул пальцем, чтобы спасти отца своей жены и свояченицы от гнева Уолси. Мэдж ненавидела Норфолка с неменьшей силой, чем ее муж.

Много женщин находилось в лагере богомольцев вместе со своими мужьями, но ни одна не оспаривала у Мэдж ее первенствующего положения. Она была готова и способна на все. Если нужно было сказать злое слово – оно всегда было у нее на устах; если нужно было сделать злое дело – она первой подавала к этому мысль. Целыми днями она бродила по лагерю и громко требовала крови Норфолка и Кромвеля.

Когда пилигримы разошлись по домам, а предводителям восстания было предложено приехать в Лондон, чтобы подать свои требования королю, Мэдж ни за что не захотела отпускать сэра Джона ко двору.

– Ехать в Лондон! – возмущенно восклицала она. – Я не поеду туда прежде, чем Кромвель и Норфолк будут повешены.

Как набожная католичка, Мэдж держала при себе духовника – отца Стенгауза. Теперь по ее приказанию он разъезжал по северным городам и замкам, выговаривая дворянам, как позорно с их стороны удовлетвориться званием прощенных мятежников.

Отец Стенгауз был одним из многих священников и монахов, которые разбрелись по стране, сея недовольство Кромвелем и шепча людям на ухо, что королевское прощение было всего лишь обманом. Жители северных областей, возбужденные этими речами, готовились к новому «богомолью».

Новое восстание должно было стать делом простолюдинов. На рыцарей и сквайров, гордо отправившихся свернуть Кромвелю шею, а вернувшихся прощенными мятежниками, люди смотрели с презрением. Но никому не пришлось вытерпеть столько упреков и насмешек, как сэру Томасу и сэру Инграму Перси. Их брат, сэр Генри, герцог Нортумберленд, сохранивший верность королю и назначенный наместником северных областей, сместил их с занимаемых постов начальников пограничных округов и назначил на их места лорда Роберта Огля и сэра Рональда Кэрнаби. Оскорбленные и обиженные братья Перси всюду поносили новых начальников и однажды перешли от слов к делу, спалив и разграбив поместье лорда Огля. Народ принял сторону братьев, а Рональд Кэрнаби вместо того, чтобы усмирить мятеж, заперся в Чилингамском замке.

В этой взрывоопасной ситуации сэр Ральф Булмер известил отца, что при дворе затевается неладное и надо смотреть в оба. Мэдж встрепенулась:

– Если восстанет один человек, то вслед за ним подымется вся страна.

Отец Стенгауз поддержал ее:

– Теперь время для общего восстания – теперь или никогда.

Между тем королевская армия во главе с Норфолком приближалась к северным областям. Одни говорили, что он идет повесить пилигримов, другие – что он везет амнистию и прокламацию о созыве парламента.

Лорд Роберт Огль и сэр Рональд Кэрнаби осмелели и созвали пограничный парламент в Морпете, но братья Перси выгнали их оттуда. Затем братья уверили сэра Генри, что полностью раскаялись, и уговорили его вернуть сэру Инграму звание наместника и шерифа.