Сергей Цветков - Узники Тауэра

Наконец с приближением армии Норфолка в пограничных областях загудели колокола. Сэр Фрэнсис Бигод, брат Мэдж, поднял знамя «Пяти ран Господа». Мэдж побуждала своего мужа присоединиться к нему:

– Теперь время! Бигод вышел в поле – ступай и ты за ним!

Но дух первого «Богомолья благодати» не воскрес – теперь каждый опасался плахи. Восставшим приходилось силой приводить колеблющихся к присяге. Люди прятались от них так же, как и от королевских карателей.

Герцог Нортумберленд поехал уговаривать братьев сложить оружие. Сэр Инграм бешено воскликнул:

– Кромвеля надо повесить так высоко, чтобы видел весь мир!

Сэр Генри с досадой отвернулся, а его брат добавил:

– И если я, дай Бог, буду присутствовать при этом, то своим собственным мечом вспорю ему брюхо.

Как только Норфолк перешел реку Уз, восстание стало стихать само собой. Томас и Инграм Перси были схвачены, и народ и пальцем не пошевелил, чтобы защитить их.

Сэр Джон Булмер медлил с выступлением, пока еще можно было присоединиться к новым пилигримам. Теперь же ему и Мэдж пришла в голову безумная мысль – смело ударить по лагерю Норфолка, чтобы захватить герцога в плен или отправить его к дьяволу. Но пока они обдумывали этот план, к их замку подошел королевский отряд, и супруги поехали на юг – в Тауэр.

Томас Перси, Джон Булмер и Мэдж Чейн признали себя виновными в государственной измене и были приговорены к смерти. Первые двое отправились на плаху, а Мэдж – на костер. Обвинение против сэра Ральфа было прекращено, сэр Инграм получил прощение.

Католическая церковь в Англии терпела нападки с двух сторон – от протестантов и короля. Протестанты были еще немногочисленны, но весьма раздражены преследованиями. Они в свою очередь с яростью обрушивались на все то, что церковь считала святыней. Однажды четверо протестантов ворвались в церковь в Доверкурте, выломали чудотворный крест и сожгли его в поле; осквернения икон и мощей происходили повсеместно. Масла в огонь подливали и действия Генриха VIII, который своим указом закрыл четыреста из тысячи имевшихся в стране монастырей. Грубость и наглость королевских эмиссаров повергали в отчаяние монахов и набожный народ – они покрывали своих лошадей ризами вместо попон и вымогали деньги с монастырей. Дела пошли еще хуже, когда Генрих VIII предписал удалить из церквей предметы «суеверного поклонения» – иконы, мощи и т. д. Чудотворное распятие в Бокслее, на котором Христос наклонял голову и вращал глазами, привезли ко двору как игрушку. С изображений Святой Девы Марии срывались драгоценные одежды и отправлялись для публичного сожжения в Лондон. Затем последовал приказ выбросить из рак останки святых мощей и сровнять самые раки с землей. В 1538 году кости святого Фомы Кентерберийского с чисто большевистским пылом были выброшены из величественной раки Кентерберийского собора, и имя его было вычеркнуто из всех требников как изменника.

Введение официальной Библии на английском языке еще больше увеличило религиозный фанатизм протестантов. Они выкрикивали оскорбительные выражения во время католических богослужений и нападали на епископские суды. Священники новой англиканской церкви приезжали в приходы с женами, к великому соблазну своей паствы. Таинство причащения подвергалось дерзким и кощунственным нападкам. Учение о пресуществлении осмеивалось в балладах и мистериях. Один протестант-адвокат во время поднятия чаши со Святыми Дарами поднял с земли собаку. Слова освящения Святых Даров «Hoc est corpus» [12]богохульники переделали в «Hocus-pocus».

Генрих VIII, по чьему приказу разорялись и осквернялись монастыри и храмы, был, тем не менее, раздражен выходками протестантов – король, порвавший с Папой не менее резко, нежели Лютер, чрезвычайно гордился данным ему святым отцом титулом «Защитника веры». В 1539 году увидели свет «Шесть статей», подтверждавшие святость и неприкосновенность церковного учения о пресуществлении, причащения под одним видом, тайны исповеди и некоторых других догматов. За их отрицание полагалось сожжение.

Сразу же были схвачены около пятисот лютеран и пять епископов, выступавших против принятия «Шести статей». Однако Кромвель во избежание кровопролития призвал к терпимости. Вскоре всех арестованных освободили, и всякое преследование протестантов совершенно прекратилось. Один из них извещал в письме своего заграничного корреспондента, что «слово Божие усердно проповедуется и можно безопасно продавать книги всякого рода».

Пойдя против воли короля, Кромвель проявил настоящее величие духа. Доверие к нему Генриха VIII сразу упало, у него появилась открытая оппозиция в королевском Совете. Кромвель был абсолютно одинок. Но он не выказал ни малейших признаков страха и ни на шаг не отступил от своего пути. Он был еще настолько силен, что изгнал из Совета своего главного противника, епископа Уинчестерского. На угрозы лордов он ответил угрозой, что, «если лорды будут относиться к нему подобным образом, он преподнесет им такой завтрак, какого еще не видывали в Англии, и его откушают самые гордые из них». Скоро он доказал, что его слова не пустяки.

Во главе оппозиции стояли два дома – Куртенеи и Поли. Маркиз Куртенеи был королевской крови – внук Эдуарда IV по материнской линии. Он сильно нападал «на плутов, окруживших короля» и грозил «дать им когда-нибудь затрещину». Его родственница Маргарита, графиня Солсбери, была замужем за Ричардом Полем, от которого имела двоих сыновей – Джеффри и Реджинальда. Настроение этого рода хорошо видно по поведению его младшего отпрыска, сэра Реджинальда, которого за его духовный сан называли кардиналом Полем. Не одобряя развода короля и разрыва с Папой, Реджинальд уехал в Рим, где выступил против Генриха VIII с книгой «Единство церкви».

В ответ Кромвель многозначительно писал ему: «В Италии найдется довольно средств, чтобы отделаться от изменника подданного. Когда правосудие не может достичь своей цели обыкновенным путем, оно может иногда прибегнуть к другим средствам». Тем самым Кромвель довольно прозрачно намекал ему на кинжалы bravi – итальянских наемных убийц. Но затем он решил, что у королевского правосудия имеется более действенное средство унять недовольных. Беглец оставил свою семью заложниками в руках короля, и суровый фаворит еще раз пригрозил ему: «Жаль, что безумие глупца будет причиной гибели такой знатной фамилии. Пусть он преследует, если может, свои честолюбивые планы, но ведь эти люди, которые ни в чем не виноваты, могли бы и должны бы были, если б не великая благость и милосердие государя, узнать, каково иметь своим родственником подобного изменника».