Сергей Цветков - Узники Тауэра

Эдмунду в то время было двадцать лет, Артуру – тридцать. Молодость братьев, а быть может, явное безумие их предприятия заставило Елизавету оказать им милость. Смертный приговор был заменен пожизненным заключением. Братьев поместили в башне Бошана – Эдмунда в верхней, а Артура в нижней комнате. Оба они оставили на стенах пометки о своем пребывании. Надписи младшего Кортни более грустны. Они нанесены на стену рядом с небольшим оконцем, откуда Эдмунд, вероятно, часто глядел на веселую жизнь, кипевшую на берегах Темзы, и на роковую пристань, где они с братом навсегда распрощались со свободой.

Все же в чем-то они были счастливее других представителей рода Кортни. Их дальний предок, герцог Кларенс, был утоплен в бочке с вином, их бабка, Маргарет Солсбери, была рассечена на куски, их отец казнен. Эдмунд и Артур умерли своей смертью и были похоронены в церкви Святого Петра.

В начале царствования Марии протестанты не прекращали кощунствовать и осмеивать католическую религию. Один лондонский портной выбрил собаке голову наподобие священнической тонзуры. В Чипсайде нашли повешенную кошку «с обритой головой и одетую во что-то вроде ризы, а передние ее ноги были связаны и в них вложен круглый кусочек бумаги, похожий на священную облатку». В народе ходили возмутительные баллады, осмеивавшие мессу, памфлеты, мятежные листки; над католическими обрядами глумились уже в театральных интермедиях.

Мария и Филипп издали строгие законы против ереси и настаивали на их неукоснительном исполнении. Настроение большинства англичан, за исключением лондонцев – в массе своей приверженцев протестантизма, – соответствовало настроению королевской четы. Однако только спустя полтора года после своего воцарения Мария смогла победить оппозицию в парламенте и королевском Совете и начать преследования еретиков.

Ранее уже были арестованы трое епископов, сочувствовавших Реформации, – Кранмер, Латимер и Ридли. Теперь с ними решили расправиться.

Кранмер, архиепископ Кентерберийский, был лордом-примасом Англии. Другие пострадавшие епископы были назначены на свои кафедры уже после отделения англиканской церкви от Рима, так что в глазах католиков даже не являлись собственно духовными лицами; Кранмер же получил посвящение от самого Папы. Тем не менее, он содействовал разводу Генриха VIII, поддерживал меры короля против папства и участвовал в заговоре герцога Нортумберленда против Марии. Участие Кранмера в Реформации было столь значительным, что его портрет был напечатан на заглавном листе английской Библии вместе с изображениями Генриха VIII и Кромвеля. В начале 1553 года Папа признал Кранмера виновным в ереси, и он был осужден на сожжение.

Со дня ареста Кранмеру стало изменять присутствие духа. Он не был безусловным трусом. Напротив, он был смел, особенно в том, что касается нарушения моральных запретов, смел настолько, что, несмотря на свой духовный сан, женился, – и не раз, а дважды. Зная, как ненавидит его Мария, он, тем не менее, не бежал при ее приближении. Друзьям, которые советовали ему скрыться, он гордо ответил: «Ввиду занимаемого мною сана я нравственно обязан остаться и доказать, что я не боюсь дать ответ в тех реформах, которые осуществлялись в царствование покойного короля». Однако в его характере была какая-то не очень привлекательная покладистость по отношению к сильным мира сего. Она сказалась в деле о разводе Генриха VIII, проявилась она и теперь, ибо Кранмер, несмотря на свои смелые слова, шесть раз отрекался от своей ереси, надеясь получить прощение.

Заключенный в Садовую башню, он мог видеть из окна своей комнаты тот дом, где содержалась леди Джейн, рядом в Наместничьем доме лежал старый, больной, но несгибаемый епископ Латимер. Однако высокое настроение духа этих двух узников не передалось Кранмеру. Он на что-то надеялся, хотя надеяться ему было совершенно не на что. Мария жаждала отомстить ему за то зло, которое он причинил ее матери, одобрив развод, и ей самой, объявив ее незаконнорожденной. Королева прямо призналась Ренарду, что не будет иметь ни одного радостного дня, пока Кранмер будет жив.

Не так вели себя Латимер и Ридли. В комнатах Латимера не топили, а между тем зима стояла довольно суровая. Чтобы побудить наместника Бриджеса раскошелиться на дрова, Латимер с присущим ему юмором однажды заявил своему тюремщику, что, если у него в комнате не будут топить, он оставит Тауэр. Переполошившийся Бриджес, подумавший, что Латимер угрожает побегом, примчался к нему, и узник весело посмеялся над его страхами:

– Меня хотят сжечь, но прежде я умру от холода, если вы не будете топить мою комнату.

Со времени ареста Уайата и других кентских мятежников лондонские тюрьмы были переполнены настолько, что в тюрьмы пришлось обратить многие церкви в Сити (в одной из них, например, содержалось около четырехсот арестованных). Битком набит был и Тауэр. Во время одной из перетасовок узников, осуществляемой начальством, Латимер и Ридли оказались в Садовой башне вместе с Кранмером. Епископы поддерживали друг в друге мужество, ходили обедать в дом к Джону Бриджесу и там часто вступали в спор с отцом Феккенгемом о таинстве пресуществления. Кранмер на краткий миг обрел присутствие духа, но, когда его перевели в Оксфорд, он вновь сломался. В его лице Марии удалось унизить Реформацию.

Наконец настал день его казни. На пути к костру Кранмер должен был повторить свое отречение. Однако, как ни странно, именно в своей слабости Кранмер неожиданно обрел силу. Свое выступление перед духовенством он закончил следующими словами:

– Теперь я дохожу до великого дела, смущающего мою совесть больше, чем что-либо, что я говорил и делал в жизни, – это дело устранения всего противного истине. И от всего того, что я писал своей собственной рукой, но что противно истине, которую я признавал в сердце моем, и что писал от страха, для своего спасения, – я теперь отказываюсь и отрекаюсь. И так как моя рука погрешила, написав то, что было противно моему сердцу, то она первая и будет наказана: когда я пойду в огонь, она сгорит первая.

Он сдержал свое обещание.

– Вот рука, писавшая это, пусть же она первая и понесет наказание! – воскликнул он на костре и, держа руку в пламени, «не шевелился и не кричал», пока не испустил дух.

С весны 1555 года костры горели не угасая. В марте было сожжено восемь человек, в апреле и мае – четыре, в июне – шесть, в июле – одиннадцать, в августе – восемнадцать, в сентябре – одиннадцать.

В октябре пришел черед Ридли и Латимера.

– Будьте мужем, мистер Ридли! – воскликнул старый Латимер, когда пламя охватило его. – Мы нынче зажжем Божьей милостью такую свечку в Англии, которая, я надеюсь, никогда не будет затушена!