Филип Шафф - История Христианской Церкви I. Апостольское христианство (1–100 г. по Р.Х.)

Для такого демона в человеческом обличье убийство множества ни в чем не повинных христиан было приятным развлечением. Удобный случай для этого дьявольского зрелища представился после сильнейшего пожара в Риме — самого разрушительного и пагубного в истории города. Пожар начался в ночь с 18 на 19 июля [521]в деревянных строениях юго–восточного конца Большого Цирка, близ Палатинского холма. [522]Раздуваемый ветром огонь не поддавался никаким усилиям пожарных и солдат и неослабно бушевал шесть дней и семь ночей. [523]Затем пожар начался в другой части города, близ Марсова поля, и за три дня выгорели еще два городских квартала. [524]

Причиненный пожаром ущерб не поддавался исчислению. Из четырнадцати кварталов, на которые был поделен город, уцелели только четыре; три, в том числе весь центр города от Цирка до Эсквилинского холма, превратились в руины; остальные семь в той или иной степени пострадали; древние храмы, монументальные сооружения царских, республиканских и имперских времен, накопленные за многие века богатейшие произведения греческого искусства — все превратилось в прах и пепел; люди и животные сгинули в пламени, и столица мира превратилась в подобие кладбища, где миллион людей оплакивал безвозвратно утраченные ценности.

Вероятно, эта ужасная катастрофа стояла перед глазами апостола Иоанна, когда он помещал в Апокалипсис погребальную песнь о падении имперского Рима (Отк. 18).

Причины пожара окутаны тайной. В народе ходили слухи, что пожар устроил Нерон, которому захотелось насладиться страшным зрелищем горящей Трои и потешить свое тщеславие — отстроить Рим в еще большем великолепии и переименовать его в Нерополь. [525]Когда начался пожар, император находился на побережье, в своем родном городе Анции; он вернулся в Рим в тот момент, когда бушующая стихия достигла его собственного дворца, и приложил все силы к тому, чтобы остаться в городе, а затем исправить все разрушения — восстановительные работы продолжались и после его смерти, — не забыв при этом построить на месте своей частично разрушенной временной резиденции (domus transitona) «золотой дом» ( domus aurea), который и по сей день остается чудом архитектурного великолепия и экстравагантности.

Стремясь отвести от себя подозрения в поджоге и одновременно еще раз потешить свою дьявольскую жестокость, Нерон подло обвинил во всем ненавистных христиан, которых после публичного суда над Павлом и успешной деятельности апостола в Риме наконец стали отличать от иудеев как genus tertium, считая их самой опасной ветвью еврейского народа. Христиане с откровенным презрением относились к римским богам и подчинялись более высокой власти, чем цезарь, вдобавок их несправедливо подозревали в тайных преступлениях. Бедствие повергло городскую стражу и жителей города в панику, они были готовы верить любым слухам и требовали наказать виновных. Чего еще можно было ожидать от невежественной толпы, если даже такие образованные римляне, как Тацит, Светоний и Плиний, поносили христианство как опасное плебейское суеверие? Они считали, что христианство еще хуже иудаизма, — иудаизм, по крайней мере, был религией древнего народа, о христианстве же никто ничего не знал, оно не было связано ни с одним народом и претендовало на мировое господство. Некоторых христиан арестовали, они исповедали свою веру и были обвинены, как пишет Тацит, «не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому». Их еврейское происхождение, их равнодушие к политике и общественной жизни, их отвращение к языческим обычаям расценивали как человеконенавистническое «odium genens humani» — таким образом, у христиан якобы была причина уничтожить город, и этого оказалось достаточно для обвинительного приговора. Разъяренная толпа не слушает голоса рассудка и способна сойти с ума так же, как и один человек.

Вслед за беспочвенным обвинением в поджоге и столь же безосновательным обвинением в ненависти к человечеству и противоестественных пороках началась кровавая пляска, какой не видывал ни в прежние, ни в последующие времена даже языческий Рим. [526]Таков был ответ сил ада на проповедь двух главных апостолов, поразившую языческий мир в самое сердце. «Великое множество» христиан было умерщвлено самыми отвратительными способами. Некоторых распинали — возможно, в насмешку над казнью Христа. [527]Других зашивали в шкуры диких животных и бросали на арену на растерзание бешеным собакам. Своей кульминации сатанинское действо достигло вечером в императорских садах на склоне Ватиканского холма (предположительно, сады окружали то место, где ныне расположены площадь и собор Св. Петра): христиан, мужчин и женщин, обмазывали дегтем, маслом или смолой, прибивали гвоздями к сосновым кольям, а затем поджигали, словно факелы, для развлечения толпы. В это самое время Нерон в фантастических одеждах участвовал в гонках колесниц, демонстрируя свое умение управляться с упряжкой лошадей. Сожжение заживо было обычным наказанием для поджигателей; но только в жестоком и изобретательном уме этого императора–чудовища, вдохновляемого сатаной, могла зародиться идея столь ужасного способа освещения.

Так звучит рассказ величайшего языческого историка, лучший из имеющихся в нашем распоряжении — подобно тому как наиболее подробное описание гибели Иерусалима вышло из–под пера талантливого историка–иудея. Таким образом, даже враги свидетельствуют об истине христианства. В этой связи Тацит мимоходом упоминает о распятии Христа при Понтии Пилате, в правление Тиберия. При всем своем надменном римском презрении к христианам, о которых он мог судить лишь по слухам и чужим сочинениям, Тацит был убежден, что их несправедливо обвинили в поджоге, и, вопреки своему холодному стоицизму, не мог удержаться от жалости к тем, кого принесли в жертву не только общественному благу, но и жестокости отвратительного тирана.

Некоторые историки сомневались если не в реальности жестоких гонений, то в том, что эти гонения были направлены против одних лишь христиан, а не евреев как таковых. Писатели того времени (Сенека, Плиний, Лукан, Персии) прекрасно знали о существовании евреев, но полностью игнорировали христиан; сложно представить, чтобы безобидные и мирные христиане могли так быстро стать объектом народного гнева. Есть мнение, что Тацит и Светоний, писавшие примерно через полвека после этих событий, попросту спутали христиан с евреями, к которым римляне всегда относились с неприязнью. Поводом для обвинения в поджоге считается то, что еврейский квартал за Тибром не был затронут огнем. [528]