Филип Шафф - История Христианской Церкви I. Апостольское христианство (1–100 г. по Р.Х.)

Иероним: Ахаия и Беотия; Гильгенфельд (в 1858): Ахаия или Македония; Годе (в 1–м издании): Коринф, дом Гаия (Рим. 16:23), хотя во втором издании он высказывается более неопределенно: Ахаия.

Пешитта, в которой эта книга озаглавлена «Евангелие от евангелиста Луки, которое он опубликовал и провозгласил на греческом языке в Александрии Великой».

Кёстлин и Овербек, а также Гильгенфельд в 1875 г. (Einleite р. 612).

Михаэлис, Кюньёль, Шотт, Тирш и другие.

Хуг, Эвальд, Целлер, Хольцман, Кейм, Дэвидсон.

Вайсc, в 6–м издании толкования Майера (р. 244): «Wo das Evang. geschrieben sei, ist völlig unbekannt».

Ин. 14:26; 16:13. См. Мф. 10:19–20; Лк. 12:12; Деян. 4:8.

«Против ересей», III, гл. 1, §2.

Там же, III, гл. 11, §1.

«Ut recognoscentibus omnibus, Joannes suo nomine cuncta describeret».

«Sic enim non solum uisorem, sed et auditorem, sed et scriptorem omnium mirabilium Domini per ordinem profitetur». См. латинский текст в изданиях Трегеллеса и Чартериса (указ. соч., с. 3), а также перевод Уэсткотта (Westcott, History of the Canon, p. 187).

Мф. 10:2; Лк. 6:14; Мк. 3:16–19; 13:3; Ин. 1:40; 12:22; Деян. 1:13.

Цит. по работам Уэсткотта и Гильгенфельда. Я приведу также оригинальный текст из «Патрологии» Миня: «Cum enim essent Valentinus et Cerinthus, et Ebion, et cœterœ scholœ satanœ diffusi per orbem, convenerunt ad illum de finitimis provinciis omnes episcopi, et compulerunt eum, ut et ipse testimonium conscriberet» (Migne, Patrol., V. 333).

Предисловие к толкованию Евангелия от Матфея.

Ириней Лионский, «Против ересей», III, 11,1.

Слова Василида, приведенные Ипполитом Римским в «Опровержении всех ересей», VII, 22.

Евсевий, «Церковная история», VI, 14 (цитата из «Кратких объяснений» Климента): τον 'Iωάννην εσχατον συνιδόντα ότι τά σωματικά έν τοις εύαγγελίοις δεδήλωται προτραπέντα υπό τών γνωρίμων [то есть либо хорошо известные друзья, либо выдающиеся, известные люди ], πνεύματι θεοφορηθέντα, πνευματικόν ποιήσαι εύαγγέλιον {«Иоанн, последний, видя, что те евангелия возвещают земные дела Христа, написал, побуждаемый учениками и вдохновленный Духом, евангелие духовное»}. Ориген придерживается сходной точки зрения: он считает, что из всех евангелистов только Иоанн ясно говорит о Божественности Христа (Толкование Евангелия от Иоанна, Ин. 1:6).

«Церковная история», III, 24. Иероним повторяет это мнение и связывает его с антиеретической задачей («Жизнь знаменитых мужей», гл. 9, ср. предисловие к толкованию Евангелия от Матфея). По мнению Феодора Мопсвестийского, Иоанн намеревался дополнить синоптиков главным образом за счет указаний на Божественность Христа, см. фрагменты его толкований книг Нового Завета, изданные Фрицше (р. 19 sqq., цит. в

Годе придерживается такого же мнения (I, 362): «Cette intention de compléter les récits antérieurs, soit au point de vue historique, comme Va pensé Eusèbe, soit sous un rapport plus spirituel, comme l'a déclaré Clément d'Alexandrie, est done parfaitement fondée en fait; nous la constatons comme un but secondaire et, pour mieux dire, comme moyen servant au but principal» {«Это намерение дополнить предыдущие рассказы (будь то с исторической точки зрения, как считал Евсевий, или же в более духовном отношении, о чем говорил Климент Александрийский) совершенно обоснованно; мы же считаем, что это было второстепенной задачей или, лучше говоря, средством, служащим основной цели»}.

Opera t IV. 6: τολμητέον τοίνυν ειπείν άπαρχήν μέν πασών γραφών είναι τα ευαγγέλια, τών δέ ευαγγελίων άπαρχήν τό κατά Ίωάννην.

Де Ветте пишет, что проповеди Христа в Евангелии от Иоанна сияют неземным великолепием (sie strahlen in mehr als irdischem Brillantfeuer, Exeg. Handbuch, I, 3, p. 7). Хольцман: «Основополагающие идеи четвертого евангелия выходят далеко за пределы церкви II века и даже всей христианской церкви вплоть до сегодняшнего дня» (Schenkel, «Bibel–Lexik.», II, 234). Баур и Кейм (I, 133) восхваляют это евангелие с точки зрения философии религии, но отрицают его историческую ценность.

Ренан и Джон Стюарт Милль признавались, что испытывают к этим проповедям сильное отвращение. Последнее высказывание Ренана по поводу Евангелия от Иоанна (L'église ehret., 1879, p. 51) звучит так: «Им слишком восхищаются. В нем есть пыл, иногда некоторая возвышенность, но есть также нечто напыщенное, ложное, туманное. Наивность отсутствует совершенно. Автор не рассказывает, он доказывает. Нет ничего утомительнее, чем длинные рассказы о чудесах, и эти обсуждения, вращающиеся вокруг непонятных мест, в которых собеседники Иисуса играют роль идиотов. Насколько предпочтительнее этого многословного пафоса для нас нежный стиль, еще совершенно еврейский, Нагорной проповеди, и эта чистота повествования, которая составляет обаяние первых евангелистов! Им не было нужды бесконечно повторять, что рассказываемое ими — правда. Их искренность, не знающая возражений, не вдавалась в эти лихорадочные повторяющиеся заявления, которые доказывают лишь, что неверие и сомнения уже существовали. Судя по взволнованному тону этого нового рассказчика, можно сказать: он боится, что ему не поверят, и старается вызвать у своего читателя веру своими эмоциональными заявлениями». Джон Стюарт Милль (J. S. Mill, Three Essays on Religion, p. 253) непочтительно называет проповеди в Евангелии от Иоанна «никчемными» заимствованиями из трудов Филона и александрийских платоников и воображает, что подобную книгу могла написать многочисленная группа восточных гностиков. Почему же они этого не сделали?

Несмотря на подобные отрывки, д–р Дэвидсон утверждает (II, 278): «Объединяя единородного Сына Божьего с историческим Иисусом, евангелист подразумевает отсутствие полноценной человеческой природы. По сути, Его личность состоит из Логоса, а плоть лишь временна. Иисус Христос не имеет тела, души и духа; Он — воплотившийся на время Логос, который вскоре возвратится к изначальному состоянию единства с Отцом».

Ланге, Уэсткотт, Миллиган и Мултон уделяют этой особенности много внимания.

Хазе (Geschichte Jesu, p. 61) делает по этому поводу несколько поразительных замечаний: «Der Sokrates des Xenophon ist ein anderer als der des Plato, jeder hat diejenige Seite aufgefasst, die ihm die nächste und liebste war; erst aus beider. Darstellungen erkennen wir den rechten Sokrates. Xenophons anschauliche Einfachheit trägt das volle Gepräge der Wahrheit dessen, was er erzählt. Dennoch dieser Sokrates, der sich im engen Kreise sittlicher und politischer Vorstellungen herumdreht, ist nicht der ganze Sokrates, der weiseste in Griechenland, der die grosse Revolution in den Geistern seines Volks hervorgerufen hat. Dagegen der platonische Sokrates sich weit mehr zum Schöpfer der neuen Periode griechischer Philosophie eignet und darnach aussieht, als habe er die Weisheit vom Himmel zur Erde gebracht, der attische Logos » .

Миллиган и Мултон в их блистательном толковании Евангелия от Иоанна (p. xxxiii).