Андрей Костин - Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина

Вот эта версия генезиса вспыхнувшего конфликта более правдоподобна, чем выдуманная Микояном. Во-первых, тут выпукло проявились характеры «настоящих мужчин» по принципу — «Никто не хотел уступать», а во-вторых, только такой вариант развития событий в момент, когда военные недвусмысленно дали понять, что с началом войны реальная власть перешла в их руки, мог встряхнуть «удрученного» Сталина и подтолкнуть его к принятию исторических решений по укреплению пошатнувшейся власти. В тот же вечер было принято обнародованное на следующий день решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому отныне переходила вся полнота власти в стране. А Сталин, как Председатель ГКО, становился единоличным правителем страны, полновластным диктатором наподобие диктаторов древнеримской республики, которых назначал сенат в критические для судеб республики моменты.

Дальнейшие события, завершившиеся принятием решения о создании ГКО, со слов Микояна, развивались следующим образом:

«Когда мы вышли из Наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, — все это просрали. Мы были поражены высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…».

Сталин, Молотов, Берия и, возможно (по воспоминаниям Молотова), Маленков направились на Ближнюю дачу, скорее всего не для традиционного обеда, переходящего в ужин. Не до веселья было. Можно делать только более или менее правдоподобные предположения, чем занимались члены Политбюро после случившегося конфликта Сталина с военными. По одной версии они уговаривали Сталина не покидать свой пост, о чем он сгоряча якобы заявил, по другой — именно на этом импровизированном заседании Политбюро был тщательно проработан вопрос о создании ГКО. Подробнее об этом ниже, а сейчас рассмотрим версию Микояна:

«На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят зайти к нему.

Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов (который к этому времени уже отбыл на Западный фронт. — А.К. ), Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на Ближней даче».

В каком состоянии застали Сталина приехавшие на Ближнюю дачу соратники? Здесь у Микояна снова расхождение рукописного варианта с вариантом, опубликованным в книге «Так было».

В «изначальных» воспоминаниях Микояна перед ними предстала следующая картина:

«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: «Зачем пришли?». Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.

Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.

Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.

Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)».

А вот как в воспоминаниях, якобы подвергнутых конъюнктурной правке, скорее всего в угоду Хрущеву, поскольку тот воспроизводит многократно те же нелепости, которые появились после «правки» воспоминаний Микояна:

«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем пришли?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать.

Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я», — добавил он».

Как видим различия разительные. В первом случае вид у Сталина был «спокойный, но какой-то странный», в во втором уже «настороженный, какой-то странный», что дало основание заявить: «У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать». Кто, кроме самого Микояна, мог сделать столь кардинальные правки? Ссылки на заявление, сделанное сыном А. И. Микояна Серго, что: «Сравнение диктовок отца с текстом, подвергшимся экзекуции редакторов, показало, что в ряде случаев мысли автора были искажены до неузнаваемости», ничего не проясняют, поскольку это было сказано по другому поводу: «Третий том, начинавшийся с периода после 1924 года, находился в работе в «Политиздате», когда отца не стало, он умер 21 октября 1978 года, не дожив месяца до 83 лет. Через несколько недель меня вызвали в издательство и сообщили, что книга исключена из планов, а вскоре я узнал, что это было личное указание Суслова, побаивавшегося отца до самой его смерти и теперь осмелевшего».

Речь идет о доныне неизданном 3-м томе мемуаров А. И. Микояна, которые после его смерти редактировали, если верить Серго, под патронажем самого М. А. Суслова. Насколько верно это заключение, будет ясно, когда мемуары А. И. Микояна будут полностью опубликованы и введены в научный оборот.

Редактировать же «до неузнаваемости» прижизненный текст мемуаров без согласования с автором непозволительно было никому, даже самому Суслову, поскольку оба они были членами Политбюро, и такое не могло случиться по определению. Только сам автор мог внести столь кардинальные правки, например в угоду Н. С. Хрущеву, который впоследствии смело ссылался на мемуары А. И. Микояна, да еще на «свидетельства» Л. П. Берия, который никаких письменных свидетельств, как известно, не оставил, а с мертвого какой спрос. Так что это был единственный источник информации о странном поведении вождя, который находился в «прострации» в течение всей недели, с 22 по 29 июня, отказывался от управления страной, от власти и испугался, что соратники привлекут его к ответственности.