Андрей Костин - Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина

И, наконец, практически остался без ответа сакраментальный вопрос — по какой такой веской причине Сталин отказался (или не смог) от выступления по радио с обращением к народу в первый день войны? Всякие попытки ответа на этот вопрос выглядят неубедительно, в том числе и у самого О. Рубецкого:

«Почему Сталин не выступил в первый день в 12 часов дня, предоставив это право Молотову, понятно — было еще не ясно, как развивается конфликт, насколько он широк, полномасштабная ли это война или какой-то ограниченный конфликт. Были предположения, что у немцев могут последовать какие-то заявления, ультиматумы. И самое главное, были основания считать, что советские войска сделают с агрессором то, что им вменялось в обязанность, — нанесут сокрушающий ответный удар, перенесут войну на территорию противника, и не исключено, что через несколько дней немцы запросят перемирия. Ведь именно уверенность в способности советских Вооруженных Сил справиться с внезапным нападением была одним из факторов (наряду с пониманием неполной готовности войск к большой войне и невозможности, по разным причинам, начать войну с Германией в качестве агрессора), давших Сталину основания отказаться от разработки превентивного удара по немцам в 1941 году» {25} 25 О. Рубецкий. Была ли прострация… С. 49–50. .

Такими аргументами можно было убеждать кого угодно и сколько угодно, но только не миллион простых людей (народ), которые ни тогда, в полдень 22 июня 1941 года, ни в течение всей войны не могли понять, почему в эти критические для страны часы любимый вождь, почти полубог, не обратился к своему народу для придания ему уверенности в победе над врагом. И после окончания Великой Отечественной войны, и десятилетия спустя все советские люди, которые выжили в этой кромешной мясорубке, вспоминают о том, какие самые сильные чувства охватили их в момент выступления В. М. Молотова. Главное из этих чувств, главный вопрос, который они задавали себе и друг другу, — «Что со Сталиным?». По всеобщему убеждению, только две причины могли стать препятствием для его выступления: смерть или тяжелая болезнь.

Но самое главное, Сталин и сам это прекрасно знал, что для простого народа никаких других аргументов просто не существовало. Следовательно, что?! Мы постараемся ответить на этот вопрос несколько позднее, но сейчас займемся обоснованием системы аргументации для этого ответа. Не ответив на этот вопрос, можно сколько угодно убеждать себя, что данный миф развеян, однако при этом возникают новые мифы, о которых было сказано выше.

Как уже говорилось, спустя три года после смерти И. В. Сталина, на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущев вскрыл ящик Пандоры, запустив тем самым механизм оплевывания вождя по всем мыслимым направлениям, в том числе обвинив его в страшном преступлении, связанном с гибелью основного состава регулярной Красной Армии в начальный период войны. Выше уже было рассмотрено, в чем конкретно обвинял Хрущев И. В. Сталина в своем докладе на съезде, опираясь на свидетельства очевидцев, поскольку самого его в то время в Москве не было. Однако в дальнейшем он уже самостоятельно обличал вождя без всяких ссылок на свидетелей.

Так, в своих мемуарах он писал: «Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил (22 июня 1941 года. — А.К. ). Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями».

Все высказывания Хрущева по обвинению Сталина в недееспособности и даже трусости можно было легко дезавуировать, поскольку он непосредственно не мог наблюдать за поведением Сталина, с одной стороны, а с другой — его явная неприязнь к Сталину просто выпирала наружу. Кроме того, склонность Хрущева к искажению исторической правды просто не оставляла шансов для исследователей проблемы якобы неадекватного поведения Сталина, опираться на высказывания Хрущева по этим вопросам.

Другое дело воспоминания и высказывания других деятелей из окружения Сталина, которые в то время работали непосредственно с ним и несут не меньшую ответственность за неудачи, сложившиеся на фронтах в первые дни войны.

Наиболее полные воспоминания об этих трагических днях оставил А. И. Микоян. С них и начнем анализ свидетельств сталинских приближенных о поведении Сталина в первую декаду после начала войны.

Свои мемуары А. И. Микоян оставил в виде книги «Так было», выдержавшей несколько изданий, в том числе выпущенной издательством «Вагриус» в 1999 году, из которой мы взяли приведенные ниже цитаты. Кроме того, имеется довольно объемистая 3-томная рукопись «1941 год», хранящаяся в РЦХИДНИ с координатами архивного хранения: РЦХИДНИ. Ф. 84. Оп. 3. Д. 187. Л. 118–126.

В мемуарах Микояна эта ситуация выглядит следующим образом:

«Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина — Первого секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу — всем подняться на оборону страны. Однако наши доводы ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов. Выступление Молотова прозвучало в 12 часов дня 22 июня.

Конечно, это было ошибкой. Но Сталин был в таком подавленном состоянии, что в тот момент не знал, что сказать народу».

Здесь ключевая фраза «подавленное состояние» Сталина. Конечно, после напряженной рабочей недели накануне немецкого вторжения, короткого (безусловно тревожного) сна не более 2–3 часов вид у него был, как уже выше упоминалось со ссылкой на свидетельство Я. Чадаева, «усталый, утомленный. Его рябое лицо осунулось». В это легко поверить, но ведь это далеко не «подавленное состояние».

Микоян утверждает, что присутствующие, в том числе и он лично, долго уговаривали Сталина выступить, но тот ни в какую! Трудно представить себе такую ситуацию, которую как бы мог допустить Сталин, уже принявший решение по каким-то иным, неизвестным окружающим, обстоятельствам поручить выступление своему заместителю В. М. Молотову. Тот же Микоян примолк бы и молчал, забившись в норку, словно мышка, только поведи Сталин бровью в его сторону. Сталин не позволял таких вольностей для обсуждения своих уже принятых решений. Другое дело, когда обсуждался вопрос, по которому у Сталина еще не было решения и его лишь предстояло принять. В этом случае вождь внимательно выслушивал мнение абсолютно всех присутствующих, даже намеком не давая понять, каково же его собственное мнение, чтобы оно вольно или невольно не было навязано очередному выступающему. В заключение, как хорошая вычислительная машина, проанализировав мнение всех «экспертов», он буквально «выстреливал» решение, которое никакому обсуждению уже не подлежало. Это был годами установившийся ритуал и приближенные его ни при каких обстоятельствах этот ритуал не нарушали, вернее, не смели нарушать.