Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века

Всего Тайная экспедиция вынесла решения по 685 розыскам участников крестьянской войны, из которых 177 были делами крестьян, 246 – казаков, 22 – работных людей с уральских заводов, 55 – башкир, татар, чувашей. Кроме них были осуждены 13 солдат, 140 священников и 29 дворян, преимущественно офицеров. Крестьян после наказания кнутом или плетьми отправляли обратно к помещикам или на каторгу в Таганрог и Рогервик, где их должны были «во всю жизнь содержать в оковах», или на поселение в Сибирь; так же наказывали работных людей. Священников обычно не подвергали телесным наказаниям, но «лиша священства, посылали в Нерчинск на каторжную работу вечно» или отправляли в солдаты; «а буде негодны, то положив в подушный оклад, причисляли во крестьянство». В феврале 1774 года за сдачу в плен и присягу самозванцу Тайная экспедиция осудила к лишению чинов и дворянского звания и отправке в солдаты поручика Илью Щипачева, прапорщика Ивана Черемисова, подпрапорщика Богдана Буткевича. [535]

Одновременно с Пугачевым в 1774 году назвался Петром III тамбовский крестьянин Иов Мосягин, но совершить ничего достойного не успел, поскольку сразу был схвачен и умер после «экзекуции» кнутом. После разгрома восстания имя Петра III продолжало жить: в 1776 году в соответствии с «его» указом о «сыскивании дворян» громил помещичьи имения Воронежской губернии отряд однодворца Ивана Сергеева; в 1778 году солдат царицынского гарнизона Яков Дмитриев считал, что император с армией находится в крымских степях, «и мы де ево, как отца, ожидаем сюда в Царицын». Сами самозваные императоры появлялись также еще не раз. В 1776 году «Петром III» провозгласил себя почтальон из Нарвы Иван Андреев; в 1777-м – беглый солдат Иван Никифоров; в 1779-м – однодворец Герасим Савелов; в 1780 году – донской казак Максим Ханин.

Возможно, последними «Петрами Федоровичами» стали бывший пугачевский атаман Петр Хрипунов в 1786 году и сержант Василий Бунин в 1788 году. Бунин, впрочем, был не самостоятельной фигурой, а «выдвиженцем» (с не вполне понятными намерениями) вдовы-полковницы Марии Тюменевой. По словам самозванца, Тюменева «вклепалась в него» и распространяла слухи о необычном происхождении отставного вояки; сам же он жил при барыне в свое удовольствие, «обращаясь в пьянстве». [536]В 1796 году появился уже «сын» неудачливого государя – беглый дворовый Ксенофонт Владимиров из-под Саратова.

Самозваных «Анн», «Елизавет» или «Екатерин» не было – за исключением случая с психически больной полковницей Корсаковой, о которой речь пойдет ниже. Патриархальные представления основной массы подданных не очень одобряли явления «баб» на царстве; представительницы прекрасного пола могли разве что пококетничать, как жена однодворца Евдокия Васильева, с чего-то решившая, что именно «с ее персоны печатают рублевики»; неуместная шутка, как полагалось, закончилась следствием. Уже в 1815 году в Арзамасе объявился «лженезаконный сын» Екатерины II (отставной солдат лейб-гренадерского полка Николай Степанов). Самозванец представлялся «барином», но едва успел начать свою деятельность в качестве «ревизора», призванного объявить крепостным крестьянам о переводе их в казенные, как был схвачен разгневанным помещиком, отдан под суд и отправлен на вечную каторгу. [537]

Зато уже в 1780-е годы, когда шансы Павла на получение власти (легальным или «переворотным» путем) были утрачены, из придворных сфер на «улицу» стал перемещаться образ справедливого государя-наследника. Появляются первые дела Тайной экспедиции о самозванцах или о «посланцах» Павла. Правда, народных героев-заступников или лихих атаманов среди них уже нет – «лже-Павлы» были скорее неразборчивыми авантюристами. «Я не солдат, а Павел Петрович», – ошеломил в 1782 году 38-летний служивый Николай Шляпников свою любовницу-казачку, у которой стоял на квартире, используя это признание в качестве аргумента, чтобы уговорить ее бежать с ним на Волгу. Но на следствии он признался, что имел менее поэтические намерения: «обобрав ее, оставить на степи, а самому, прошетавшись по хуторам до выступления в назначенной поход, явитца на марше в полк». За это Шляпников отправился в Нерчинск, а обманутая казачка Ирина Трофимова умерла под стражей. [538]

Восемнадцатилетний сын пономаря Григорий Зайцев в 1783 году сначала объявил себя посланцем Павла – разъезжал по украинским местечкам, рассказывая крестьянам, как он «с государем обедал» и был послан от него «проведывать о подушном окладе». Войдя в роль, он назвался уже «наследником государем Павлом Петровичем» и вел себя «по-императорски» лихо: «отставного вахмистра Игната Дукачева жену и других побил; караул и караульных разбил»; требовал – и получал – лошадей, подводы, квартиры и вина, полагая, что «народ легкомысленный и простой» ему поверит. Даже будучи заперт в «смирительный дом», Зайцев не угомонился, став одним из самых беспокойных узников Тайной экспедиции под конец ее существования. [539]

В 1756 году в Уфимской провинции беглый капрал Александр Иванов представлялся мужикам и местному начальству «Александром Петровичем Шуваловым» – капитаном Преображенского полка и «крестником» могущественного министра Петра Ивановича Шувалова. Самозванец, служивший прежде в одном из полков столичного гарнизона, хорошо знал, от чьего имени он действует. Лже-Шувалов обзавелся свитой из «солдата» и «денщика», разъезжал по Башкирии «для прииска под медные и железные заводы мест» и демонстрировал самодельную «привилегию о рудах» с «подписью» всесильного в те годы вельможи. [540]

В авантюрном XVIII веке встречались и совсем уж фантастические превращения. Когда юный российский разночинец Иван Тревогин не смог больше издавать свой журнал «Парнасские ведомости» в Петербурге, то решился бежать за границу на голландском корабле. Он успел побывать матросом и студентом и произвел впечатление на российского посла в Париже своей тягой к знаниям. Но неизбывная бедность заставила Ивана искать счастья, перевоплотившись в восточного принца. «Зделав себе платье и неизвестные знаки, каковы приличны знатным отличающимся людям, да под именем какого-нибудь князя или другого ехать куда-нибудь и принять службу», – объяснял он летом 1783 года свои намерения Шешковскому. Так в Париже появился 20-летний «Иоанн Первый, природный принц Голкондский, царь и самодержец Борнский», говоривший на никому не известном «голкондском» языке, для которого самозванец придумал свой алфавит. Последний титул означал, что изгнанный из Индии «принц» собирался покорить далекий остров Борнео и основать там просвещенную монархию. Но для начала предприятия не хватало средств, и Тревогин похитил несколько серебряных вещей из посольства; будучи схвачен, он угодил сначала в Бастилию, а потом и в Петропавловскую крепость. Вместо сказочного Борнео ему предстояло отправиться солдатом в Тобольский гарнизон. Там Тревогин вошел в доверие к наместнику Е. П. Кашкину и последовал за ним в Пермь, где служил школьным учителем и умер в 1790 году 29 лет от роду. [541]