Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века

В каком именно месте крепости – в Алексеевском или, возможно, Иоанновском равелине – был заточен в 1790 году А. Н. Радищев, пока не установлено. Ордер петербургского генерал-губернатора Я. А. Брюса обер-коменданту крепости А. Г. Чернышеву предписывает только содержать нового арестанта под стражей «в обыкновенном месте» и под контролем «господина действительного статского советника Шешковского».

«Население» камер и «казаматов» то прибывало, то убывало; к 1801 году здесь оставались только 19 человек не самых важных преступников. Помимо знаменитого прорицателя монаха Авеля в крепости находились растратчик генерал-провиантмейстер-лейтенант Росляков, уже упомянутый нами Александр Рибопьер (за дуэль), гусарский ротмистр Маслов («за подговор жены титулярного советника Василья Иванова»), надворный советник Арбузов (за «подачу прошения на вахтпараде») и купец Филипп Косцов (за «отступление от церкви»). Как и прежде, имелись узники («епископ католицкий» Одинец, капитан Преображенского полка Казаринов 1-й), о причинах заключения которых тюремщики не ведали, а потому и докладывали кратко: «Хованский, тайный советник, неизвестно за что». [766]

О положении заключенных в главной тюремной крепости страны речь уже шла при описании следственной процедуры. Поэтому теперь мы обратимся к тюремным порядкам других мест заключения. Пожалуй, самым строгим из них была Шлиссельбургская крепость.

Взятый у шведов в ожесточенном бою в 1702 году замок у входа в Ладожское озеро Нотебург Петр I переименовал в Шлиссельбург – «ключ-город», но с тех пор крепость больше не играла военной роли, а стала тюрьмой для особо опасных государственных преступников. Расположение на уединенном островке посреди широкой реки с быстрым течением и высокие крепостные стены со сторожевыми башнями делали эту тюрьму особо надежной – за всю историю ее существования отсюда не было побегов. Здесь томились члены царской семьи – сначала царевна Мария Алексеевна, затем первая супруга Петра I Евдокия Федоровна Лопухина. При Анне Иоанновне в крепость был посажен и умер в ней князь Д. М. Голицын, выступавший за ограничение прав императрицы в 1730 году; его сменил другой член Верховного тайного совета – опальный фельдмаршал В. В. Долгоруков. Во время следствия здесь сидел регент Российской империи герцог Бирон; наконец, самым знаменитым заключенным стал свергнутый с престола Елизаветой в 1741 году император Иван Антонович. В Шлиссельбурге он провел последние восемь лет своей жизни.

Внутри крепостной стены находились две тюрьмы – «Нумерная казарма» на 14 камер и построенный в 1762 году «Секретный дом» на 24 каземата. Одиночные камеры представляли собой помещения размером 8х2 метра с большими зарешеченными окнами, деревянным полом и серыми каменными стенами; в каждой стояли кровать, стул и стол у окна. Кормили здесь плохо, и Н. И. Новиков вынужден был просить об увеличении денежного содержания, ведь на полагавшийся ему рубль в день жили трое – сам заключенный, добровольно разделивший с ним заточение доктор и крепостной слуга. Полная изоляция, сырость и холод угнетали узников, пожалуй, даже больше, чем в Петропавловской крепости. Рапорт одного из побывавших с проверкой в 1796 году чиновников рисует грустную картину: пятерых арестантов ревизор застал на молитве перед образами; у одного из них, Гаврилы Зайцева, на лбу была шишка «в меру куриного яйца» от частых земных поклонов. Один из заключенных был занят чтением церковных книг, а прочие сидели на своих местах без всякого дела. [767]

Одних такая жизнь быстро сводила в могилу, у других вызывала расстройство рассудка. Выросший в изоляции Иван Антонович, по донесению начальника караула в 1759 году, был физически «здоров, и хотя в нем болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался, что его портят шептаньем, дутьем, пусканием изо рта огня и дыма; кто в постели лежа повернется или ногу переложит, за то сердится, сказывает шепчут и тем его портят; приходил раз к подпоручику, чтоб его бить, и мне говорил, чтоб его унять и ежели не уйму, то он станет бить; когда я стану разговаривать (разубеждать), то и меня таким же еретиком называет».

Караулившие высочайшего узника капитаны Власьев и Чекин также показывали: он был здоров и силен, но в то же время говорил, что «тело его, принца Иоанна, назначенного пред сим императором российским, который уже издавна от мира отошел, а самым делом он есть небесный дух, а именно св. Григорий; который на себя принял образ и тело Иоанна, почему презирая нас и всех им видимых человек самозлейшими тварями почитал; сказывал, что он часто в небе бывает, что произносимые нами слова и изнутри исходящий дух нечистый и огненный состоят, называл еретиками и опорочивал нас в том, что как мы друг пред другом, так и пред образами святыми поклоняемся, сим мерзость и непотребство наше оказывается, а небесные де духи, из числа коих и он, никому поклоняться не могут».

«Принц», вероятно, закончил бы жизнь душевнобольным. Но при попытке его освободить в ночь с 4 на 5 июля 1764 года Иван Антонович был заколот капитанами охраны. Его тело было предано земле в крепости, «без огласки», а впоследствии будто бы отвезено в Тихвинский Богородицкий монастырь, где погребено в паперти Успенского собора.

Томившийся пять лет в одиночной камере руководитель башкирского восстания 1755 года Батырша был доведен условиями заточения до отчаяния и решился на побег. Согласно докладу коменданта, 24 июля 1762 года скованный по рукам и ногам узник дождался, когда один часовой заснул, «взял принесенный солдатом Хомутовым топор, поодиночке у капрала Никитина тем топором голову разрубил надвое; у солдата Хомутова головы левую сторону разрубил и правый висок проломил; у Лазарева в двух местах брюхо пропорото; у Епифанова, который был на часах, в двух местах голову разрубил же»; после устроенной резни «оный же колодник и сам умер без всяких язв и побой», что вызывает большие сомнения. [768]

В крепость попал известный нам чиновник Монетной канцелярии Филипп Беликов, обвинявший коллег в непристойных словах в адрес государыни, но сам уличенный в их употреблении. Будучи сослан в Сибирь, он в 1745 году объявил, что желает написать две книги – «Натуральную экономию» и «Алхимическую». Относительно первого исследования он пояснял, что оно принесет «некоторую всероссийскую пользу», а о второй задумке сообщил в Сенат, что она может дать тысяч десять рублей дохода. Сенаторы «по довольному рассуждению» определили: позволить Беликову писать, но взять с него подписку, чтоб «ничего противу Богу и ее императорского величества высочайшей персоны и высочайшей же ее величества фамилии и Российской империи отнюдь не писать, и о том, что будет писать, никому не объявлять». Автору была обещана «высочайшая милость» и награда, если его труды окажутся полезными государству; местом для научной работы избрали Шлиссельбург. Так бывший чиновник стал предшественником будущих научно-исследовательских «шарашек» Новейшего времени. На содержание Беликова с семьей было определено по 25 копеек в день; ему было разрешено ходить в церковь и навещать живущих в крепости, но передвигаться под конвоем. Жена и дети могли свободно посещать его и выходить за стены крепости. Но написанная в 1747 году «Натуральная экономия» не принесла Беликову ни свободы, ни награды; вторую же книгу, на которую власти особенно рассчитывали, он писал 18 лет, но так и не закончил до 1764 года, когда Екатерина II распорядилась освободить его. [769]