Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века

Переворот в ночь с 7 на 8 ноября 1740 года произошел по привычной схеме: арестовывать Бирона повел преображенцев их подполковник и фельдмаршал Бурхард Христофор Миних. Регентшей империи стала Анна Леопольдовна, которая постаралась отблагодарить своих защитников. Ханыков и другие арестованные именным указом были реабилитированы и прошли церемонию «возвращения чести»: 10 декабря 1740 года их в штатском платье вывели перед полками и трижды покрыли знаменем, после чего они облачились в новые мундиры, получили шпаги и заняли место в строю. Несколько дней спустя особый манифест объявил, что помянутые офицеры и чиновники «неповинно страдали и кровь свою проливали» и отныне любое «порицание» их чести карается штрафом в размере жалованья обидчика.

Регентша Анна Леопольдовна была доброй, «великой охотницей» до книг и «драматического стихотворства» и обладала нетипичной для дам того времени «благородной гордостию». Но 22-летняя принцесса не сумела всерьез заняться делами и не научилась искусству привлекать и направлять сподвижников. В такой ситуации обострилось соперничество в ее окружении (А. И. Остермана, принца Антона Брауншвейгского, М. Г. Головкина), результатом которого стало отсутствие четкой линии как во внутренней, так и во внешней политике. Наряду с боевыми офицерами чины и награды получали придворные фрейлины, кофешенки, лакеи да и просто по знакомству случайные люди; так был произведен в лейтенанты ничем не отличившийся на русской службе, но знаменитый своими приключениями барон Карл Фридрих Иероним Мюнхгаузен – бывший паж и корнет Кирасирского полка принца Антона. А наказаний избежали не только невинно оговоренные, но и скупщики краденого, и пойманные на взятках и подлогах адмиралтейские чиновники. Произвольные повышения – через один и даже два ранга – нарушали сложившиеся традиции и обесценивали чинопроизводство; окружавшие Анну лица использовали массовые награждения для продвижения по службе «своих» людей. Едва ли добавило регентше популярности ее увлечение саксонским послом графом Линаром – слишком уж он напоминал свергнутого Бирона. Пока «наверху» ссорились и интриговали, в гвардейском «низу» копилась критическая масса для очередного переворота.

Книги приказов по полкам за 1741 год показывают, что дисциплина в «старой» гвардии была не на высоте. Солдаты являлись на службу «в немалой нечистоте», «безвестно отлучались» с караулов, играли в карты и устраивали дебоши в кабаках и «бляцких домах». Они «бесстрашно чинили обиды» обывателям, устраивали на улицах драки и пальбу, не гнушались кражами на городских рынках и даже у сослуживцев, многократно «впадали» во «французскую болезнь» (сифилис) и не желали от таковой «воздерживаться». Обычной «продерзостью» стало пьянство, так что приходилось издавать специальные приказы, «чтоб не было пьяных в строю». Гвардейцы образца 1741 года чувствовали себя во дворце и в столице хозяевами положения. Семеновский гренадер Иван Коркин был задержан на рынке с краденой посудой из дома «великого канцлера» А. М. Черкасского; преображенский солдат Иван Дыгин нанес оскорбление камер-юнкеру правительницы и офицеру Конной гвардии Лилиенфельду. Разгулявшиеся семеновцы Петр и Степан Станищевы «порубили» на улице караульных, а заодно и вмешавшихся в драку прохожих. Преображенец Артемий Фадеев «в пребезмерном пьянстве» потащил на улицу столовое серебро и кастрюли из царского дворца, а его сослуживец гренадер Гавриил Наумов вломился в дом французского посла, чтобы занять у иноземцев денег. Регулярное чтение солдатам Артикула воинского и обычные наказания в виде батогов не помогали, как и призывы к офицерам иметь «смотрение» за вверенными им подразделениями. [454]

Укрепить дисциплину попытался генералиссимус, гвардейский подполковник принц Антон. С лета 1741 года в адрес гренадер и других солдат заметно увеличивается количество выговоров: солдаты делают приемы ружьем «не бодро», носят не положенные по форме шапки, «виски не потстрижены по препорции», «волосы не завязаны». Помимо дополнительных «экзерциций» у солдат было множество других поводов для недовольства: им не разрешалось топить печи «годными» бревнами и досками, у вернувшихся из похода в Финляндию отобрали казенные шубы; бдительный принц лично распорядился сломать поставленные гренадерами «рогожные нужники» в окрестностях казарм. Солдатам было запрещено обращаться с просьбами непосредственно к герцогу, через голову нижестоящих командиров; гвардейцам-именинникам – являться, по старой традиции, с калачами во дворец. [455]Все эти строгости вместе с тяготами начавшейся войны со Швецией (запретом отпусков и командированием в августе сводного гвардейского отряда на фронт) явно не способствовали популярности брауншвейгского семейства. В Тайной канцелярии вновь стали рассматриваться дела о «непристойных словах» гвардейских солдат и прочих обывателей в адрес верховной власти.

Преображенский солдат Василий Бурый считал, что Елизавету несправедливо «отрешили от российского престола». Измайловец Андрей Псищев на упреки капрала заявил: «Тако ты черту присягал, а не государю!» Точно так же («чорту ты служишь») ответил и его сослуживец Леонтий Сокольников. Музыкант Павел Муромцов был уверен, что «генерал-фелтмаршал фон Миних и другие генералы, и генерал фелтцейхместер, да и третей император дураки». «Гошпитальный надзиратель» Михаил Крюков выразился о власть предержащих не менее резко: «Только они Россию-ту нашу ядят». [456]

При дворе же проблем как будто не замечали – один за другим следовали балы и празднества. Бессилие правительства летом-осенью 1741 года привело к падению престижа «брауншвейгского семейства» в глазах и «низов» (прежде всего гвардейских солдат), и «верхов» – высших чиновников и офицеров. [457]Неспособность регентши создать свою «команду» породила изоляцию правящей группы, что помогло занять престол дочери Петра Елизавете.

Тайная канцелярия проморгала новый переворот. Анна Леопольдовна получала предупреждения из разных источников (от английского посла Финча, русского посланника в Голландии А. Г. Головкина), но не придала им значения. К тому же эти документы были посвящены интригам французского посла в Петербурге Шетарди и шведского правительства и их контактам с Елизаветой. Конечно, беседы полуопальной цесаревны с дипломатами интересовали правительство, но реальной опасности не представляли. Материалы следствия по делу министров Анны Леопольдовны не содержат никаких указаний на то, что слежка за домом Елизаветы, продолжавшаяся до осени 1741 года, дала какие-то результаты. Их быть и не могло: в отличие от других дворцовых переворотов в 1741 году цесаревна не имела своей «партии» среди вельмож. Ее опорой стали несколько рядовых и унтер-офицеров Преображенского полка во главе с бывшим немецким купцом Грюнштейном, за которыми никто не следил, как и за личным врачом принцессы Арманом Лестоком. Именно они за несколько дней подговорили солдат; утром 24 ноября один из заговорщиков, Петр Сурин, попросту отправился во дворец и сообщил несшим охрану семеновцам: вечером придем брать власть, и «в сию нощь будет во дворец государыня цесаревна». [458]Опыта конспирации у гренадеров не было – дело решила быстрота. Пока двор Анны Леопольдовны веселился на последнем в это царствование балу, Елизавета вместе с камер-юнкером М. И. Воронцовым и Лестоком прибыла в казармы. «Знаете ли, ребята, кто я? И чья дочь? – обратилась к солдатам цесаревна и попросила у них помощи: – Моего живота ищут!» – после чего рота гвардейцев ворвалась во дворец, арестовала малютку-императора, его родителей и министров и возвела на престол дочь Петра I. Для большинства знати и иностранных послов переворот стал неожиданностью.