Эдуард Кондратов - Птица войны

Генри выпустил локоть Тауранги из рук. Как и все остальные, он не мог оторвать взгляда от раны, из которой, чуть заметно пульсируя, вытекала алая струйка. Рассудок не воспринимал смысла происшедшего, зрение и мозг утратили взаимосвязь. Тауранги в крови... Тауранги лежит на полу... Зачем это? Как странно...

- Это дикарь... бунтовщик! - услышал он прерывающийся хрип Гримшоу.

Генри медленно повернул голову. Земельный комиссар старался засунуть длинноствольный пистолет за пояс и никак не мог: руки тряслись. Лицо Гримшоу было растерянным и жалким, глаза бегали. Но страх из них уже исчез.

"Он убил Тауранги!" - оглушительно прокричал кто-то в голове Генри Гривса, и сознание непоправимости того, что случилось, обожгло мозг. Генри зажмурился. "Сейчас я пристрелю его", - подумал он почти хладнокровно и, открыв глаза, поискал взглядом рыжеусого солдата.

"А если не заряжено?"

Для колебаний времени уже не было.

...Очнулся он во дворе от нестерпимого покалывания в щеке. Приоткрыв один глаз, Генри увидел, что уже рассвело и что он лежит вниз лицом на высохшей льняной соломе. Секундой позже он ощутил, что руки его связаны веревкой и что попытка пошевелить ими отзывается острой болью в запястье.

"Неужели промазал?" - с досадой подумал Генри. Он отчетливо помнил, как выдирал из рук солдата ружье, как ударил прикладом по его ошарашенной физиономии. Помнил, что успел выстрелить. А дальше? Как было дальше? Он помнил заячий крик Гримшоу... Потом что-то ослепительно полыхнуло, будто солнце взорвалось перед глазами, и все исчезло.

"Оглушили, как быка", - поморщился Генри и попробовал перевернуться на бок. Это ему удалось не без труда: мучительно ныл затылок, а по телу словно промаршировал целый взвод.

Теперь, когда ему был виден почти весь двор, он понял, что лежит рядом с коновязью, то есть совсем неподалеку от торцовой стены миссионерского дома. Шагах в двадцати от Генри работник-маориец запрягал в бричку сытую лошадь, на скамейке возле крыльца в полной амуниции сидели оба солдата. Заметив, что Генри смотрит на них, рыжеусый погрозил ему кулаком и что-то сказал своему напарнику - щуплому альбиносу с большим, не по лицу, ртом. Тот игриво ткнул усача в бок. Они рассмеялись, но тотчас оборвали смех и, оглянувшись, вскочили со скамейки.

От бессильной злости Генри тихонько взвыл: на крыльцо вышел живой и невредимый Гримшоу. Следом за ним в дверях дома появился Вильям Эдвуд. Рядом со стройным, подчеркнуто щеголеватым комиссаром в белых перчатках и элегантно заломленной шляпе доктор выглядел подозрительным забулдыгой. Его седеющая шевелюра была всклокочена, как растерзанная ветром копна, на рукавах рубашки темнели багровые пятна, к башмакам прилипли комья засохшей глины. Судя по энергичной жестикуляции, ботаник продолжал что-то доказывать Гримшоу, но что именно он говорил, Генри разобрать не мог, так как до него доносились только лишь отдельные слова: "... Губернатору... уверен... свидетелем..."

Гримшоу, не отвечая, нетерпеливо посматривал в сторону конюшни и, казалось, не замечал Эдвуда. Но вот он резко обернулся к ботанику, смерил его взглядом с ног до головы и бросил какую-то фразу, которая заставила доктора вздрогнуть и, сжав кулаки, угрожающе шагнуть к земельному комиссару. Тот засмеялся, легко сбежал со ступенек и пошел, поигрывая хлыстом, навстречу кривому Джеймсу, который выводил из конюшни оседланного вороного жеребца.

Набычась, Эдвуд смотрел ему вслед. Затем он тоже сошел с крыльца и, не обращая внимания на окрики солдат, быстро направился вдоль фасада в сторону коновязи.

Глядя на приближающегося к нему ботаника, за которым рысцой поспешали растерянные солдаты, Генри впервые подумал о том, насколько дорогим и насколько необходимым стал ему в последние дни этот шершавый и насмешливый человек. Жаль, что их дружба была такой кратковременной: судя по угрюмому лицу Эдвуда, осилить Гримшоу, как он обещал, ему не удалось.

- Неважные дела ваши, мальчик, - с места в карьер начал ботаник, усаживаясь на соломенную труху рядом с Генри. - Кажется, эта мразь поставила целью жизни упечь вас на каторгу. Ну, да не горюйте. У меня в Англии такие связи...

- Отойдите от арестованного, сэр, - буркнул рыжеусый солдат, останавливаясь за спиной доктора и снимая ружье с плеча. - Не положено...

- Отстаньте, - беззлобно отмахнулся Эдвуд. - Так вот, Генри, послезавтра я думаю отправиться к губернатору.

- Встать, говорю! - со злостью гаркнул солдат и щелкнул затвором.

- Что с Парирау? - торопливо спросил Генри. Это беспокоило его сейчас больше всего.

Белобрысый солдатик с кроличьими глазами обошел вокруг Генри и направил ствол ружья в лицо Эдвуда. Тот поднялся на ноги и смерил его тяжелым взглядом. Потом, повернувшись к усатому, взял его своей огромной лапой за перекрещенные на груди ремни и приблизил его лицо к своему.

- Слушай, вояка несчастный, - холодно проговорил доктор. - Обещаю через минуту уйти. Но сейчас вы оба отойдете от нас на три шага, ясно?! Ясно?! повернулся он к белобрысому, который все еще продолжал держать ружье наперевес. - А ну, шагом марш!

Солдаты озадаченно переглянулись и... отступили.

- О девушке не беспокойтесь, - скороговоркой зашептал Эдвуд, наклоняясь над ухом Генри. - Когда на вас накинулись, я побежал к себе в комнату и вывел Парирау через черный ход. Работники-маори помогли ее спрятать... Сейчас она далеко, у пастухов. Гримшоу ее искал... Как мартовский кот метался. А Тауранги я похоронил. Всего час назад...

- Кончайте, мистер доктор! - раздалось сзади.

- Прощайте, дружок, - Эдвуд ткнулся усами в щеку Генри и встал. - Вернее, до встречи. Вас увезут в Окленд... Не вешайте голову, выручим!..

Доктор тряхнул кудлатой головой, и лицо его сморщилось. Он отвернулся и, сутуля могучую спину, размашисто зашагал к дому.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

в которой Генри проявляет, наконец, сыновние чувства

Через четверть часа из ворот миссионерской станции Бэрча выехала легкая повозка, на козлах которой восседал рыжеусый крепыш в солдатском мундире. Мистер Гримшоу и безбровый солдатик покачивались в седлах справа и слева от Генри Гривса - единственного пассажира брички. Мягкосердечный комиссар распорядился ослабить путы на запястьях юноши, но совсем снять веревки не решился. Мистер Гримшоу знал, что этот юнец способен на любые сюрпризы, и не хотел рисковать.

Однако Генри не помышлял о побеге. Раздумывая о том, что ждет его в Окленде, он дал волю воображению, которое рисовало ему картины одна мрачнее другой. Он представлял себя то в роли кандального каторжника, таскающего на себе огромные камни, то смертником, которого выводят в тюремный двор на расстрел, то узником, состарившимся, но так и не увидевшим над собою небо.