Александр Шубин - Мир на краю бездны

Никаких послаблений в отношениях с социал-демократами чешским коммунистам не разрешается. Коммунисты должны доказывать, что «социал-демократия не только не является партией социалистической, но она не является и партией демократической» [339] Там же, Л.66. . Социал-фашисты, одним словом. Особенно возмутила ИККИ статья в «Руде право», которая призывала встать на защиту «демократических идеалов Масарика» (то есть президента и основателя Чехословакии). Коминтерновцы возмущенно отчитывали своих чехословацких товарищей: Масарик «стоит во главе фашизирующегося Чехословацкого государства» [340] Там же, Л.67. . Кругом — одни фашисты. Так что в борьбе с фашизмом объединяться не с кем. Нельзя же объединяться с полу-фашистами. Характерно, что советская дипломатия в это время уже готовила договор о взаимопомощи с «фашизирующимся» государством Чехословакия, а спустя четыре года коммунисты будут защищать созданное Масариком государство активнее, чем сам президент Бенеш, наследник Масарика.

Почему после всего, что произошло во Франции, был подготовлен такой документ? Во-первых, «что позволено Юпитеру, то не позволено быку», как говорили древние римляне. Французам разрешили эксперимент, а чехословакам — нет. Они «полезли поперек батьки в пекло», публично рассуждая о том, о чем еще Сталин не решился говорить — о перспективах Народного фронта в главном вопросе всякой революции — вопросе о власти. Они уже говорят о вхождении коммунистов в правительство в качестве равноправных партнеров. Во-вторых, и Торез еще не получил «добро» после своего визита к радикалам на продолжение сближения с «буржуазией». Целый месяц он «висел на волоске» и вполне мог быть объявлен «правым оппортунистом», если бы Сталин не решился принять аргументы Димитрова и Куусинена, как не принял их в июле 1934 г. А что останавливало Сталина? Почему он продолжал внимать аргументам Куна и Кнорина? Отчасти постановление по Чехословакии дает понять, где лежали главные опасения: «Социал-демократы именно потому потеряли доверие в массах, что они только на словах за социализм, а на деле за капитализм, что массы начинают понимать этот обман» [341] Там же, Л.69. . Конечно, по поводу «потери доверия в массах» коминтерновские идеологи выдавали желаемое за действительное — влияние социал-демократов было большим, чем коммунистов. Но если коммунисты пойдут на идеологическое сближение с социал-демократами, есть риск, что они превратятся в глазах масс лишь в левое крыло социалистического движения. Если заметная разница между социалистами и коммунистами исчезнет, если возникнет подозрение, что и коммунисты признают «буржуазные» режимы, то они лишатся поддержки наиболее радикальных масс. Чтобы пойти на такой риск, нужно быть уверенным, что взамен появится ощутимый выигрыш, превосходящий потери.

Забегая вперед, скажем, что резолюция по Чехословакии станет последним документом «третьего периода». Стратегия Народного фронта победит и приведет Коминтерн к тем самым выводам, за которые чехословацкие коммунисты были обвинены в оппортунизме. Коммунисты войдут в правительство в Испании. А потом, уже после Второй мировой войны, наступит черед Чехословакии, когда коммунист К. Готвальд возглавит правительство «народной демократии» — коалицию с социалистами.

Но прежде, чем откроется путь к таким переменам в стратегии коммунистов, главное решение об этом должен был принять Сталин. И он его принял. Когда и почему? Свой стратегический выбор Сталин сделал между 28 ноября (постановление по Чехословакии) и 9 декабря 1934 г. 9-19 декабря 1934 г. президиум ИККИ, обсуждавший французский опыт, одобрил действия Тореза. В дальнейшем подготовка к VII Конгрессу Коминтерна пойдет под знаком союза с антифашистскими силами. Это означало, что Сталин взял курс на Народный фронт.

Есть некоторая загадка в том, почему перелом в позиции Сталина произошел в эти дни. Ответить на этот вопрос можно, если отвлечься от истории Коминтерна и внешней политики СССР.

То, что свой выбор Сталин сделал в начале декабря 1934 г., не может быть случайным. В этот момент произошло событие, которое потрясло СССР — убийство Кирова.Каковы бы ни были причины этого события и отношение к нему Сталина, несомненно, что в это время он решил покончить со скрытой лево-радикальной оппозицией в СССР самыми жестокими средствами. Если раньше Сталин был склонен к компромиссу с лево-радикальной идеологией, заимствуя ряд важнейших идей (в том числе и внешнеполитических) у официально проклинаемого Троцкого, то теперь с троцкистскими настроениями предстояло покончить. Для Сталина это могло быть и моментом личного освобождения от части троцкистского влияния. Применительно к нашей теме это означало пересмотр уроков китайских событий 1927 г., где Троцкий оказался прав — политика союза с некоммунистическими силами привела к поражению. Теперь, очищая свои взгляды от налета троцкизма, Сталин явно пришел к выводу, что линия в китайском вопросе была в принципе верной, но проводилась недостаточно последовательно и эффективно. Теперь китайский опыт предстояло повторить в Европе, учитывая прежние ошибки. Решив каленым железом выжигать «левых» внутри страны, Сталин сделал свой выбор в пользу «правой» внешней политики во всей ее полноте. Убийство Кирова означало конец поиска компромисса между левыми настроениями партийных кадров и державным прагматизмом (не исключавшим, впрочем, выполнение задачи установления мировой коммунистической диктатуры, когда для выполнения этой задачи дозреет мощь коммунистической державы).

Поворот от «третьего периода» к Народному фронту производит такое впечатление на некоторых западных авторов, что они воспринимают его как нечто беспрецедентное, невероятное для коммунистов. Э. Хобсбаум оценивает Народный фронт как «поворотный пункт в международных коммунистических представлениях, который не имел прецедента в официальной доктрине» [342] Hobsbowm E. J. The «Moscow Line» and International Communist Policy, 1933–1947 // Warfare, Diplomacy and Politics. Ed. C. Wrigley. L., 1986. P.172. . Между тем Сталин просто вернулся к опыту 1919–1923 гг. в Европе и 1923–1927 гг. в Китае. На это было непросто решиться, но Сталин решился. И на то были прагматические мотивы, перекрывавшие издержки «оппортунизма» Народного фронта.

Ключевым вопросом всякой политики для Сталина был вопрос о власти. Поворот к стратегии Народного фронта означал, что, как и в Китае в 20-е гг., коммунистам предстояло войти в коалицию с более умеренными, но все таки «прогрессивными» партиями, совместно с ними проводить политику перемен, постепенно занимая ключевые посты в государственном аппарате, прежде всего в силовых структурах. Затем, опираясь на них, можно взять всю полноту власти. Горечь поражения в Китае останавливала Сталина перед тем, чтобы решительно вернуться к такой стратегии революции. Даже после 1934 г. он еще некоторое время выжидал, вплоть до осени 1936 г. не рекомендуя коммунистам входить в правительство, чтобы сохранять возможность ухода в оппозицию в случае неудачи новой политики. Так и получилось во Франции. Но иначе вышло в Испании, а позднее, уже после Второй мировой войны — в Восточной Европе, где «китайская» стратегия Сталина наконец увенчалась успехом.