В. Мавродин - Начало мореходства на Руси.

С южного берега Белого моря новгородцы проникли и на северное его побережье. Кольский полуостров был освоен выходцами из Заволочья. К XIII в. уже вся земля саамов была обложена данью в пользу новгородцев, и русские владения по побережью Баренцева моря тянулись в те времена гораздо дальше на запад, чем во времена последующие. Следовательно, уже тогда русские суда бороздили воды и Белого и Баренцева морей.

Подводя итоги всему сказанному о русском мореходстве в период феодальной раздробленности до установления татарского ига, мы опровергаем обычное представление о том, что после знаменитых морских походов первых киевских князей южные моря (Черное, Азовское, Каспийское) перестают интересовать русских и становятся недоступными, отрезанные от Руси половецкой степью, и единственной активной морской силой на Руси остается Новгород.

Период феодальной раздробленности отнюдь не характеризуется прекращением активности русских на морях, и Новгород отнюдь не является исключением в этой области. Меняется только характер мореходства, характер морских походов, пути русских мореплавателей. Тяга к морю, воплощенная в конкретных делах, в русском народе отнюдь не умирает, а продолжает жить, сохраняется под пеплом татарского пожарища, и во времена казацких походов она, как искра, начнет разгораться в пламя.

Вполне естественно, нас интересует вопрос — какими средствами преодоления водных пространств обладали славяне, как выглядели их первые суда, как эволюционировало' судостроительное мастерство, как возникало и развивалось мореходное, и, в частности, военно-морское искусство. Как ни скудны наши сведения, как ни ограничен круг наших источников, но и на этот вопрос мы попытаемся дать ответ.

Погребальные обычаи восточных славян периода первых письменных источников свидетельствуют о чрезвычайной древности лодьи и саней в качестве средств передвижения. Обычай погребать покойника или доставлять труп к месту погребения в лодье или на санях указывает на то, что в религиозных представлениях восточных славян, отражавших чрезвычайно архаические формы быта, сани и лодья выступают в качестве древнейших средств передвижения. Эти последние нужны покойнику для того, чтобы перебраться в загробный мир. Средством передвижения на земле были лодья и сани. Так было в древности, в далекие времена, когда еще не было ни колеса, ни телеги, а зимой и летом перебирались по суше в примитивных волокушах или санях, как это имело место еще не в столь отдаленные времена на Камчатке. И «седя на санех» (X е. на склоне лет, в ожидании смерти, перед кончиной, у гробовой доски) Владимир Мономах, употребляя народное выражение, в своем «Поученье» сохранил нам, как и миниатюры Сильвестровского списка «Сказания о Борисе и Глебе», память не только о древнем погребальном обычае, но и о доколеных средствах передвижения своих далеких предков. [227] Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, 1910, сгр. 232.— Д. II. А н у ч и н. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронной обычай, М., 1890.

Синхронным, если не еще более древним, был обычай погребения в лодье, свидетельствующий, что у предков славян передвижение связывалось с челноком, лодьей. Ею и снабжали покойника, отправляющегося па тог свет. Ибн-Фадлан с рядом красочных подробностей описывает похороны знатного руса, сжигаемого в собственной лодье. [228] Путешествие Ибн-Фаллала на Волгу, под ред. И. Ю. Крачковског о, стр. 79–84.

Остатки погребений в лодьях обнаружены при археологических раскопках. [229] Н. П. Загоскин, ук. соч., стр. 25

Из всего сказанного естественно вытекает, что лодья была древнейшим средством передвижения у восточных славян.

В письменных источниках древнейшие русские суда выступают под названием «кораблей» и «лодей» (ладий, олядий), причем этими терминами летописец пользуется альтернативно, и выступают они в самом широком, нарицательном значении и употребляются для обозначения всякого судна вообще. [230] Повесть временных лет по Лаврентьсвскому списку, 1910, стр. 20, 2'), 34, 35, 43, 45, 150. —Н. П. Загоск и н, ук. соч., стр. 351. 352.

Обычно представление о греческом происхождении русского слова «корабль» (от греч. — kapajSoc) не имеет за собой никаких оснований. Мы можем проследить как раз обратный путь этого слова.

Наличие в ряде языков южной, юго-восточной и юго-западной Европы и сопредельных с ними земель мусульманского Востока слов, обозначающих судно и происходящих от слова «корабль» (латин. — earabus, исп. — carabella и порт. — caravella, араб. — «караб» и «гураб»), при отсутствии языковых и смысловых аналогий в языках Северной и Западной Европы говорит о единстве происхождения термина «carab», и вряд ли мы ошибемся, если предположим, что на юге христианского и в мусульманском мире этот термин распространялся из Византии.

Византия же заимствовала слово «корабль» из русского языка, переделав его в «kapapo;». Такой вывод на первый взгляд кажется неожиданным и необоснованным, причем такого рода отношение к высказанной гипотезе* обусловлено обычным представлением, что русский язык может заключать и заключает в себе ряд иностранных слов, но сам он на языки соседних народов, а особенно на греческий и латинский, влиять никак не мог.

Такое представление не соответствует действительности. Стоит вспомнить (у Плиния) латинское слово «viverra» (белка), явно позаимствованное из восточнославянских языков и представляющее собой латинизированную «виверицю» и греческое akfj» — «kaovdekY]<;» того же происхождения, обозначающее «одежду из меха», происходящее от «куницы

Постараемся аргументировать высказанное предположение о восточнославянском происхождении греческого «kapaP°c» (ново-греч. kapa|3i). Во всех без исключения славянских языках встречается слово «корабь», «кораб», «корабль» в значении «судна» (болг. — «кораб», чешское «korab, польское — «korab», серб. — «кораб», и т. д.). [231] Н. П. Загоскин, ук. соч., стр. 353.

И. И. Срезневский указывает: «нет ни одного славянского наречия, в котором это слово не было бы своим… слово korab, korabi — живет, как народное». [232] И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. I, стр. 1284. Еще С. А. Гедеонов, а затем и Н. П. Загоскин совершенно справедливо восстали против объяснения слова «корабль», как заимствования из греческого.

Корень «кор», «кора», «корье», лежащий в основе слова «корабь («корабль), лежит в основе и 'таких слов как «короб», «коробка», «корзина» и обозначает некое вместилище, сделанное из коры. Не случайно и до сих пор в чешском языке слово «korab» означает и древесную кору, и большую лодку. И это вполне понятно, если мы учтем, что древнейшие суда делались из прутьев и обшивались корой, а позднее кожами. Исидор объясняет: «carabus — есть малая ладья из сплетенных прутьев, обтянутых кожею».