Афанасий Коптелов - Точка опоры

- На той же площади, - продолжал он, - Национальная галерея. Там, помимо своих мастеров, и Рембрандт, и Веласкес, и Рубенс. Много итальянцев. Словом, есть что посмотреть. Завтра она будет открыта.

- Галерея - для Плеханова, - добродушно улыбнулся Владимир Ильич. Он в какой город ни приедет, первым долгом - в музей. А у меня почему-то не хватает времени. Но, конечно, посетим. Посмотрим. Правда, Надюша? Я так и думал, что ты согласишься. А скажите, - снова повернул лицо к Алексееву, - вы куда нас везете? Если в отель, то в самый дешевый: мы живем пока что на весьма и весьма скромные деньги партийной кассы.

- Понятно. У кого из нас, эмигрантов, водятся деньги? Я на первое время нанял для вас одну спальню. Так здесь называют недорогие меблированные комнаты. Небогатые квартиранты их сдают от себя. Тут недалеко. Возле Риджент-сквер. Район удобный. А осмотритесь - найдете квартиру.

- Спасибо за все ваши заботы. А писем для нас нет?.. Странно. По дороге мы останавливались в Кёльне и Льеже, заезжали в Брюссель. На это ушло четыре дня. Ваш адрес я сообщил в Берлин, сестре, - должна бы уже написать.

Надежда Константиновна слышала, но теперь забыла о левостороннем движении в Англии, и ей казалось, что кэбмен по ошибке придерживается левой стороны, оттого встречные вынуждены объезжать его тоже слева и в тумане они вот-вот столкнутся. Но кэбмен как будто боялся отклониться от левого тротуара. Только на перекрестках подавал голос, чтобы не столкнуться с каким-нибудь экипажем.

- Почту вам буду приносить, - пообещал Николай Александрович. - Нет, меня не затруднит, я живу буквально в двух шагах. А утренняя прогулка всегда приятна. Понадобится - могу дважды в день.

- Только не в такую непогодицу.

- А я уже привык. Вернее сказать, притерпелся.

- Ну, а как наше дело? Успели что-нибудь?

- Все в порядке. Был у Квелча. Передал письмо Веры Засулич. Он весьма любезен. Ждет нас завтра после ленча*.

_______________

* Л е н ч - второй завтрак.

- Очень, очень хорошо! Люблю такую аккуратность!

На улицах загорелись фонари с какими-то оранжевыми стеклами. Алексеев объяснил: от таких свет яснее пробивается сквозь туман. Но и они едва были видны в раннем сумраке. Очертания домов расплывались, как акварельный рисунок, опущенный в воду.

Надежда Константиновна сняла перчатку, и руку сразу обволок прохладный, как бы липкий туман.

Кэбмен придержал коня возле одного массивного входа, по обе стороны которого стояли невысокие полуколонны. Алексеев, спрыгнув, три раза стукнул молоточком о медную пластинку; пожилой женщине в кружевной наколке, открывшей дверь, сказал:

- Принимайте ваших гостей. - И назвал Ульяновых супругами Рихтер. Из Берлина.

Когда все по узенькой лестнице поднялись в комнату и англичанка, показав на кровати, где сверху покрывал лежало по две пустых грелки, вышла, Николай Александрович усмехнулся в вислые усы.

- Привыкайте по-аглицки. Кипяток для грелок вам дадут. Так уж здесь заведено - с грелками под боком! И ничего живут! Но мы, россияне, не завидуем.

Надежда Константиновна, оставшись в одном платье, поежилась от прохладной сырости.

- Брикеты вам могут дать, - Алексеев кивнул на камин, - но - увы! за отдельную плату.

Владимир Ильич сунул руку под одеяло - простыня влажноватая. И ему опять вспомнился Потресов: "Нет, Александру Николаевичу перебираться сюда было бы сверхрискованно".

Когда остались вдвоем, раскрыл чемодан и накинул теплый платок на плечи жены.

- Спасибо, Володя.

Поджав руки, Надежда косо посмотрела на пустой камин. Дома они разожгли бы печь. Да березовыми дровами...

- Ничего, Надюша, проживем. Впереди весна, лето.

Владимир прошелся по комнате, опять подумал о старшей сестре. Почему от нее нет ни слова?

Надежда взяла мужа за руки, посмотрела в глаза.

- Не волнуйся. Просто Аня не успела написать. А может, почта запоздала...

- Нет, тут что-то иное. Анюта успела бы. Непременно сообщила бы, есть ли у нее письма из Самары. Она знает, что я не могу не тревожиться о маме. Из Швейцарии тоже могли бы уже написать. Если не Юлий, так Павел Борисович. Что там у них? Есть ли вести о Блюменфельде? Опасаюсь за него. Не провалился ли? Ведь уже больше месяца. Пора бы возвратиться... Здесь Блюм нам теперь очень нужен.

- Он не впервые через границу. Опытный, осторожный...

Внизу постучали. Два удара молоточком - это им, Рихтерам. Кто бы мог быть? Ленин быстро спустился, открыл дверь. Оказалось, вернулся Алексеев. С маленьким свертком в руках.

- Вам на ужин. Вы же еще не знаете, где и что можно купить.

Владимир Ильич уговорил гостя подняться в комнату и поужинать с ними.

В свертке кроме двух бутылочек пива оказались сэндвичи - тоненькие, как вафли, ломтики хлеба с тончайшей прослойкой из сыра. И Николай Александрович опять усмехнулся.

- Привыкайте к здешнему рациону. - Шутливо поднял руку с простертым указательным пальцем. - А я уже могу засвидетельствовать: жить можно.

2

С рассветом туман рассеялся. Сквозь рваные облака изредка проглядывало солнышко.

Владимир Ильич вышел посмотреть ближайшие кварталы. Надо же знать, где они живут. С тротуара оглянулся на дом. Четырехэтажный, длиной во весь квартал, он был полосатым, как зебра. Через каждые два-три окна - дверь с полуколоннами по сторонам. Над притолокой - свой номер. Так вот почему в почтовых адресах не пишут номера квартир! В одном доме - больше десятка "домов". У каждого свой вход. И каждый хозяин выкрасил свой "дом", вернее - свою секцию в большом здании, той краской, какая ему нравится. Один - серой, другой - коричневой. Но больше всего черных и белых полос. И вон полуколонны у подъездов соседи разделили пополам: одна половина выкрашена сажей, другая - белилами.

"Мой дом - моя крепость!" - усмехнулся Владимир Ильич, припомнив английскую поговорку. Что, дескать, хочу, то и делаю. Даже вопреки здравому смыслу. Дикий пример крайнего индивидуализма!

Улица была пустынной.

Владимир Ильич шел, присматриваясь ко всему. И прежде всего приметил: возле каждой двери, порой прямо на тротуаре, - пустые бутылки. Большие, несомненно, из-под молока, маленькие - из-под сливок или сметаны. Пинта и полпинты. Выставлены так же, как в отелях выставляют в коридоры обувь для чистки. А кто собирает пустую посуду? Молочник?

За углом кто-то насвистывал веселую песенку. Все слышнее и слышнее. Может, идет человек на работу. Едва ли. Идет не спеша. Насвистывает беспечно. Не повернет ли в эту улицу? Но свист оборвался. И тотчас же что-то звякнуло, стукнуло. Вошел в дом? Нет, свист возобновился. Стал еще слышнее.

Владимир Ильич дошел до угла и в переулке увидел фургончик на колесах с шинами, похожими на велосипедные. Его катил, подталкивая одной рукой, молодой человек в темно-синем фартуке с широкими лямками и карманами. И продолжал насвистывать все ту же песенку. Вот он остановился возле подъезда, открыл дверку, из легких проволочных гнезд достал три бутылки одну большую, две маленьких, - поставил возле входа, а пустую посуду убрал в фургон и покатил его к следующей двери.