Афанасий Коптелов - Точка опоры

- А что? Что?

- Хотя бы то, что только сейчас вспомнили обо мне... А мне было обидно, что вас куда-то на краешек...

- Не в этом дело, Мария Федоровна, голубушка! У меня все еще - в сердце огонь. Видели бы вы, как студиозы дрались! Бесстрашно! Милые люди, славные парни! Жизнь - драка. И они смело идут, дабы победить или погибнуть. Победят! Я прочитал в новом номере "Искры": "...рабочий должен прийти на помощь студенту". Золотые слова!.. И надо, голубушка, добрая душа, помогать студиозам... ежели которых в Сибирь...

- Поможем, - тихо и твердо ответила она. - Через нелегальный Красный Крест.

- Спасибо. Но "Искре"-то тоже надобна помощь.

Мария Федоровна ответила ему без слов, лишь слегка смежив глаза.

- А как ваша песня о Буревестнике?

- Не могу здесь. Вот уж дома напишу.

- "Гордый и смелый! Этакая черная молния!"

- Запомнили!

- Такое не забывается. Это же, - Мария Федоровна понизила голос до шепота, - вестник революционной бури! Так я понимаю?

- Пророк победы.

- Великолепно! Пишите скорее.

- Вон Поссе слово с меня взял - в апрельскую книжку "Жизни".

Любопытствующие соседи по столу навострили уши. Заметив это, Горький наполнил фужеры, еще раз чокнулся с Марией Федоровной и, покашливая, пошел чокаться подряд со всеми "художниками".

7

Вечером писатели без особого приглашения собрались в своем Союзе взаимопомощи. Каждый чувствовал: нужно что-то делать, как-то протестовать. Немедленно. Не откладывая на завтра.

У Анненского опухло лицо, рассечена нижняя губа, под правым глазом растекался синяк. У Пешехонова ссадина на лбу, царапины на щеках. Но они держались задорно, как победители.

"Синяки - напоказ, - отметил Горький, - словно георгиевские кресты на солдатской шинели!" Вслух сказал:

- Лихо дрались!.. Вовеки не забуду этой битвы! Первая такая...

Поздоровался с худощавым и элегантным Гариным-Михайловским, только что вернувшимся из Кореи:

- Говорят, вас удостоили монаршей чести?

- Как же, как же! Впервые в жизни! - Они отошли в сторонку, и Николай Георгиевич продолжал: - Сознаюсь, шел не без робости. Ведь царь такой великой страны! Пожелал видеть строителя железных дорог. Да не в официальной резиденции, а у своей матушки в Аничковом дворце. И в присутствии императрицы. Не знаю, для чего так. Будто по-семейному. Видимо, хотел себя показать. Дескать, близок к интеллигенции. Я, понятно, приготовился говорить о железных дорогах. Ведь такую магистраль соорудили! Через всю Сибирь - до Тихого океана! Думал, заинтересуется: как строили? Спросит о моих друзьях-инженерах. Где еще строить? Что позаимствовать у Западной Европы? Он же сидит на троне великого государства!.. Явился я минута в минуту, назвался: инженер такой-то. Впереди меня побежал скороход, принаряженный, этакий молодой петушок. Я иду по ковру. Некрасивый ковер, какой-то ядовито-зеленый. Скороход возвращается и торжественно объявляет: "Их императорское величество просит его благородие инженера Михайловского к себе!"

- Все-таки - "благородие", а не как-нибудь! - рассмеялся Горький. Выслужили себе чин!

- И меня, понимаете, предупредили, что я не могу задавать вопросов должен только отвечать. По возможности кратко. Знай, дескать, сверчок, свой шесток! Вхожу. И вот вижу: передо мной сидит симпатичный пехотный офицер...

- "Маленький полковник".

- Да. Сидит, знаете, покуривает, мило улыбается, изредка ставит вопросы, но все не о том, что должно бы интересовать российского государя. Мелко, ограниченно и даже глупо. О железных дорогах, которые я строил, ни единого слова. Стало обидно. Это же - дело моей жизни. Спрашивал все больше про корейцев: как они выглядят, что едят, что пьют? Любят ли нас? Старая царица с каменными глазами Будды. Молодая - тоже. В общем, было очень скучно. Напрасно потерянное время!

- Сочувствую! - усмехнулся Горький.

Анненский отыскал знакомого человека, славившегося четким почерком, усадил за стол и, нависая над его головой, диктовал:

- Стало быть, так... Заглавие: "Письмо русских писателей в редакции газет и журналов". - С трудом поворачивая голову, спросил: - Все согласны?

- А потом всех... - послышался тревожный женский голос. - Всех вышлют.

- Не знаете куда?

- Куда Макар телят не гонял.

- Тогда вы... - Разбитая губа Анненского болезненно искривилась в злой усмешке. - Сходите сначала к Макару.

Он снова склонился над головой пишущего:

- Мы полны негодования перед такими зверствами, имевшими, как известно, место в других городах...

За его спиной кто-то громко рассказывал:

- А вы слышали, господа, царь-то сбежал?!

- Как сбежал?.. Куда сбежал?..

- Из Зимнего - в Царское Село! Как только началось побоище... Перетрусил!

- А еще - полковник! - сказала дама в широченной шляпе. - Фи-и!

Анненский продолжал диктовать:

- Мы полны ужаса перед будущим, которое ожидает страну, отданную в полное распоряжение кулака и нагайки... Мы делаем попытку хотя бы огласить факты.

Приняв перо, Анненский первым подписал протест и здоровым глазом поискал следующего:

- Прошу, господа, в порядке алфавита.

- Этого мало, - крикнули ему. - Суворин, к примеру, отнесет письмо в туалет.

- Или перешлет жандармам.

- Надо еще - министру внутренних дел.

- Напишем и министру, - согласился Анненский.

Первое письмо подписали сорок три человека, второе - тридцать девять. Горький поставил свою подпись под тем и другим.

А через день он прочитал в газетах: "Государь император объявляет строгий выговор члену Государственного совета, генерал-лейтенанту князю Вяземскому за вмешательство в действия полиции при прекращении уличных беспорядков".

- Вот как!.. Даже со своим - не мешай, дескать... Значит, испугались, ваше величество!.. Погодите, придет время погрознее!..

...В Петербурге стало тошно. И к тому же тревога за Катю гнала домой: как она одна с малышом? Да и снова она на сносях...

А Максимка-то, озорник, небось соскучился? Ждет с подарками. И сормовцы ждут обещанное...

Осторожность никогда не лишняя. Везти с собой мимеограф - дело рискованное: полиция свирепствует. И Горький отправил его в самодельном ящике через транспортную контору в адрес хозяйки одной нижегородской аптеки.

Перед отъездом Поссе подал ему листок с лиловыми строчками. Буквы неровные, корявые - рука у человека дрожала. От волнения? Скорее - от гнева. Заглавие подчеркнуто: "На мотив "Марсельезы", в скобках помечено: "Посвящается студентам".

- Видать, свеженькое.

- Сегодня мне прислали в "Жизнь".

- Мотив-то выбрали боевой. Молодцы!

Покачивая в такт рукой, Горький прочел начало:

Ты нас вызвал к неравному бою,

Бессердечный монарх и палач...

- Хо-оро-ошо! - прогудел в усы. - Сразу - по зубам! - И перекинул взгляд на припев.

Мы шли за свободу, за честь, за народ,