Афанасий Коптелов - Точка опоры

- От "Искры"?! Вот бы хорошо-то!..

Бабушкин снова уткнулся глазами в короб, порылся под связкой староверческих лестовок, под пачками бумажных венчиков для покойников и откуда-то со дна извлек "Искру".

- Второй номер? Спасибо, товарищ Богдан!.. А вы знаете - я ведь с Ильичем-то встречалась...

- Ну, ну, расскажите. О нем интересно знать.

Выслушав Глашу, Бабушкин предупредил:

- Только никому не говорите, что газета идет от него. И вообще поосторожнее. В городе болтают: "Появилась какая-то девица... Однако она шлепает листки-то..."

5

В Иваново-Вознесенске Бабушкин искал Руслана и Людмилу - городского судью Шестернина и его жену Софью Павловну, сестру Зинаиды Павловны Кржижановской, - не нашел. На последней квартире сказали: "Уехали из города". Бабушкин понял - успели до арестов.

Вернувшись домой мартовским вечером, написал в редакцию "Искры", что отвез первый и второй номер, что в Павлово отправит на дрезине. А потом тревожные строки:

"В Иваново-Вознесенск нужно 1 - 2 интеллигентных человека, потому что Окулову, - он зашифровал фамилию, - наверно, скоро возьмут. В Зуеве было бы можно распространить листки, но их негде и некому сделать, нелегальной литературы нет положительно никакой, тогда как почва тут подходящая".

А на следующее утро снова отправился коробейник в поход по "Русскому Манчестеру", по морозовской вотчине.

6

Глаша получила письмо из Тифлиса. По почерку на конверте узнала - от Курнатовского. Вздохнула: "Бедный, бедный Виктор Константинович!.. Все еще не может забыть... Ведь уже не раз давала ему понять, что равнодушна к нему. Писал бы лучше Кате в Киев, - она ждет. Хотя и знает его зарок: не связывать себя семьей, пока не восторжествует революция, а все же надеется. Вдруг он передумает и сердце повернется к ней... Ну что он нашел во мне? Что?.. - Посмотрелась в зеркало. - Белобрысая девчонка... Катя интереснее, умнее. И по годам они подходят друг другу. Кате пора обзаводиться семьей. А он... У Кати, не боясь обидеть девушку, попросил мой адрес. И вот осаждает письмами..."

Задернув занавески, села к столу, на котором коптила малюсенькая пятилинейная лампа, и начала читать:

"Милая Глафира Ивановна, получил две Ваши открытки. Они стали, по-видимому, Вашей специальностью, но я готов просить Вас писать их по-прежнему, лишь бы Вы писали почаще. Для меня в этих немногих строках всегда скрывается целый мир чувств, заставляющих душевно подниматься и смелее глядеть в будущее.

Взбудораживают они меня сильно - мне видится за ними Ваша жизнь, полная живого общения с неудержимо идущей вперед жизнью, и та порывистость, с которой вы отдаетесь этому великому идейному счастью сознанию себя, как части великого движения истории".

Глубоко вздохнув, опустила руки: "Что с ним делать? Добрый он человек. Жаль его. Но жалость не любовь. Я и сейчас могу ответить только из жалости: несколькими строчками на открытке. - Приподняла письмо. - Как он там?.. Один в незнакомом городе..."

Вырвавшись из Сибири, Курнатовский четвертую неделю жил в Тифлисе. Приехал туда с пятью рекомендательными письмами в кармане, но работы для него нигде не оказалось. Только на шелководной станции обещали "иметь в виду", когда... умрет старый и больной химик. Пока же Виктор Константинович перебивался самым пролетарским образом.

Не найдется должности - будет давать уроки.

Он, понятно, не мог написать о том, ради чего поехал на Кавказ. Там копится народный гнев. Там - Батум, куда приходят корабли из Триеста и Марселя. Матросы будут тайно привозить "Искру". Возможно, уже доставили первые номера, и Курнатовский роздал их своим новым друзьям, грузинским рабочим.

Глаша снова уткнулась в письмо. Виктор Константинович писал о глубокой поэзии нарождающейся новой жизни...

За окном скрипнул снег. Кто-то перелез через палисадник и осторожно приоткрывает ставню, чтобы подглядеть, что делается в избушке.

Девушка замерла. Что ей предпринять? Ни в коем случае не показывать растерянности.

И она твердым шагом подошла к окну, отдернула занавеску. Увидела: к стеклу прильнуло хрящеватое ухо, под ним погон полицейского. Сдвинув брови, крикнула:

- Зачем вы меня пугаете?

Соглядатай отпрянул от окна, переметнулся через палисадник, и топот подкованных сапог затих вдалеке.

"Один приходил? - Девушка прислушалась, сдерживая дыхание. - Кажется, один. Пока один..."

Глаша занавесила одно окно одеялом, ко второму положила подушку, развела огонь в печи и стала кидать все, что могло явиться "вещественным доказательством". Она спешила, опасаясь, что с обыском могут нагрянуть этой же ночью.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Восьмой месяц Лепешинские жили в тихом Пскове, в укромном домике с тесовыми воротами, с палисадником, в котором рос куст черемухи. В переднем углу они поставили на божничку старую икону богородицы-троеручицы, перед ней повесили лампадку, заправленную дешевым оливковым маслом, прозванным деревянным.

Накануне праздников лампадку зажигали, чтобы видел околоточный во время вечернего обхода улицы.

В свободные вечера Лепешинский играл с новыми знакомыми - мелкими чиновниками - в макао или преферанс по грошику. Изредка ему удавалось с каким-либо врачом или учителем гимназии отводить душу за шахматным столиком. Так он стал среди псковичей своим человеком.

В городе обреталось несколько "политиков", высланных под гласный надзор. С ними приходилось встречаться так, чтобы это не вызывало подозрений надзирателей.

В губернском захолустье не было ни студентов, ни рабочих, если не считать пекарей да пивоваров. Нечего и думать о кружках. Да и не для того Лепешинские поселились здесь. Их дело - принимать из-за границы партийную литературу и пересылать во все соседние губернии, в Петербург и Москву.

Жили Лепешинские уединенно, даже кухарки не смели нанять, прачку не приглашали на дом. Все делала сама Ольга Борисовна.

После масленицы к ним приехал гость из сельца Литвиновичи, что на Могилевщине, - младший брат Пантелеймона, передал поклоны от батюшки, деревенского священника, и гостинцы от матушки - туес моченых яблок из собственного сада и лагунок пахучего конопляного масла.

- Ну, а капусту-то, - сказал, разводя руками, - тут где-нибудь купите. У нас она добро уквашена, с анисом, есть с морковочкой, да ведь дорога-то неблизкая.

- Большое спасибо. Матушке отпишем, поблагодарим, - говорила Ольга Борисовна, принимая подарки. - Пантелеймоша любит конопляное масло...

- Пареньком бегал на маслобойку, - вспомнил старший Лепешинский. - Ел горячий жмых. Горстями прямо из-под пресса...

Семья у священника из захудалого прихода была многочадной: матушка разрешалась от бремени чуть не каждый год, подарила батюшке полторы дюжины дщерей и сынов. И хотя некоторых бог прибрал во младенчестве, застолье было такое, что не напасешься деревянных ложек.