Афанасий Коптелов - Точка опоры

4

Выпроводив Слепова, Зубатов торопливо поправил галстук, обмотал шею клетчатым шелковым шарфом, надел касторовое пальто и велюровую шляпу. Если бы он носил бороду, в этом наряде его могли бы принять за профессора или респектабельного адвоката.

На ходу натягивая лайковые перчатки, он через проходной двор, которым пользовалась полиция, поспешил к Тверскому бульвару. На важное свидание шел пешком, - не хотел, чтобы кучер приметил его конспиративную квартиру. Шел не оглядываясь. Кого ему опасаться? Стреляют в Петербурге - то в министра просвещения, то в обер-прокурора святейшего Синода, а в Москве тихо: слеповы успели рассказать о его заботах. Он теперь не враг, а друг мастеровых. Заступник! Пусть так и думают. Вчера он, Сергей Зубатов, ломал молодые побеги через колено, а теперь будет постепенно сгибать в дугу.

Кое-где, надо признать, шевелятся новоявленные "герои", оголтелые головы. Замышляют сколотить свою партию социалистов-революционеров, собираются подражать покойнице "Народной воле". Их нетрудно будет переловить.

Главной же опасностью престола стали ортодоксальные марксята. Эти стрелять не будут, - вознамерились грозить устоям государства, а не отдельной личности. Вон в своей "Искре" осуждают террор. Они, видите ли, опираются на пресловутый пролетариат! А мы вырвем мастеровщину из-под их влияния, уведем на тихую дорожку. С божьей помощью. Разумные профессора да священники-златоусты помогут укрепить спокойствие и благоденствие.

Так думал Зубатов, направляясь к Малой Бронной. И шел быстро только потому, что этот тумак Слепов вынудил его, привыкшего к точности, задержаться в кабинете. Из-за него главную помощницу, многократно оказывавшую неоценимые услуги, заставил томиться в ожидании. Она там тревожится. Опять попросит врача прописать бром с валерианкой. И снотворные пилюли. А Мамочке волноваться вредно. Она все время ходит по острию ножа, и самый маленький ее просчет может погубить дело. Ее надобно беречь, - она одна стоит доброй тысячи филеров. Ее сам бог послал. Преданная престолу, Охране верная душа!

Федор Данилович Грулька, юркий и поджарый, как борзая, поджидал шефа. По-старчески дрожащими руками вымыл чайную посуду, вскипятил самовар.

В Охранном отделении его уже давно считали ветераном, и ему пора бы выйти на пенсию. Наградные, которыми его не обходили при каждой ликвидации крамольных организаций, он расходовал с толком - купил себе дом на Первой Мещанской. Но Сергей Васильевич сказал, что Охране трудно обходиться без его услуг. И вот он здесь, в небольшом домике на углу Сытинского переулка. По бумагам и для всех соседей он - хозяин. Заниматься проследками - не для его возраста. А жаль. Сколько он на своем беспокойном веку побегал по московским улицам! Да разве только по московским? И в Петербурге выслеживал, дрожал под дождем, под зимним ветром. И в Киев ездил старшим "летучего отряда" отборных филеров. И в Харьков. И в Екатеринбург. И в Баку. Исколесил в поездах, почитай, десятка три губерний. Даже в Уфу приходилось таскаться по пятам, подобно тени... Зато и "крестников" у него - не пересчитаешь! Одни - еще в камерах подследственных, другие давно на каторге. Ссыльные да поселенцы где-нибудь в Якутке мотают сопли на кулак. И немало таких, кого уже черти поджаривают на адских кострах. Небось опомнились, немоляхи, ан поздно: отступился господь-батюшка. Он, Грулька, в родительский день помянул бы в церкви, - все ж были люди те грешники. А кого помянешь? Он-то знает их только по кличкам, которые сам давал при начале проследок. А у Сергея Васильевича имена да фамилии спрашивать неловко. Да и ни к чему. Бога забыли - пусть теперь казнятся, горят веки вечные.

А ему тут нехудо. И тепло! И Зубатов по-прежнему ценит его. Не хочется Сергею Васильевичу, чтобы еще кто-нибудь, кроме их двоих, видал здесь Мамочку. Дорожит ею. Она заслужила! А наградных-то ей перепадало, поди-ка, больше всей Охраны! Наверняка многие тысячи! А вот собственного дома голубушке завести нельзя, - все крамольники ударятся в подозрение: "Откуда такие деньги?" Выходит он, Грулька, в лучшем положении.

Осмотрев французскую этикетку на бутылке, принесенной Евстратием Медниковым ради сегодняшнего вечера, умело ввернул штопор и, держа бутылку между колен, с натугой выдернул пробку. Приятный хлопок порадовал слух. Широкими ноздрями втянул винный аромат и аппетитно прищелкнул языком:

"Амброзия!.. Такое, наверно, подают самому государю с государыней-матушкой!.. Вино у этих французов пахнет слаще причастия! Проглотил слюну, почесал в аккуратно подстриженной сивой бородке, разделенной на две половинки. - И я сподоблюсь - останутся опивки немалые: пьяным-то им на улицу - неловко. Угощусь потом на сон грядущий!.."

Анна Егоровна Серебрякова, сидя в кресле, задумчиво барабанила пальцами по столу.

- Извините, Мамочка, за опоздание, - послышалось из прихожей, и Зубатов, слегка откидывая рукой плюшевую портьеру, заглянул в комнату. Дела задержали.

Раздевшись, двумя пальцами поправил усы и, войдя, поцеловал холодную руку, пахнущую резкими духами.

- А почему мы нервничаем? Я полагал, коротаете время за пасьянсом.

- Карты забыла, Сергей Васильевич.

- Рановато вам на память жаловаться. - Зубатов сел в кресло, боком к столу, заложив ногу на ногу. - Ну-с, делитесь успехами. К Грачу ниточку нашли?

- Не удалось, Сергей Васильевич. - Анна Егоровна прижала руки к груди. - Уж больно он хитер. Никто из моих знакомых не знает к нему явки.

- Хитер, говорите? - На тонких губах начальника шевельнулась презрительная усмешка. - Нас не перехитрит!..

- Я не теряю надежды... Прилагаю все усилия...

- Ну, а из заграничных никто не докладывался? Жаль. - Зубатов повернулся к столу. - На прошлой неделе в департаменте был разговор. Там ценят наши проследки, отмечают усердие и находчивость. У вас, говорит одно видное лицо, подрыватели устоев докладываются о своем приезде, первым делом, Охране. Вам, Мамочка. А через вас и нам. Вот я и поинтересовался: не было ли транспорта для Грача? Не приезжал ли кто-нибудь для связи? Мадам Ульянова не пишет вам?

- У меня с ней непосредственной связи и раньше не было.

- Через Елизариху узнайте. О ней-то вам что-нибудь известно? Где она?

- Мотается по Европе.

- А точнее?

- Кажется, в Берлине.

Зубатов достал массивный серебряный портсигар, хлопнул пальцами по крышке и, откинув ее, предложил папиросу собеседнице, потом поднес горящую спичку. Закурил сам. Выпустил дым кольцами в потолок.

- Сейчас, Мамочка, самое важное - узнать местонахождение и новые клички Владимира Ульянова.

- Упустили его.

- Да. Теперь это и в департаменте понимают. А я своевременно ставил в известность: "крупнее Ульянова в революционном движении нет никого". Зубатов как бы подчеркнул эти слова резким жестом руки с дымящейся папиросой. - И советовал без раздумья "срезать эту голову с революционного тела". Не вняли моим словам, прохлопали ушами. А теперь он шлепает за границей эту наивреднейшую "Искру".