Сергей Горлов - Совершенно секретно: Альянс Москва — Берлин, 1920-1933 гг.

30 марта 1926 г. по приглашению Крестинского состоялся завтрак, в котором с советской стороны участвовали Крестинский и Уншлихт, с немецкой — райхсканцлер Лютер, министр иностранных дел Штреземан, статс-секретарь МИД Шуберт и Ф. Кемпнер, главнокомандующий райхсвером Зект и начальник генштаба Ветцель. После завтрака в ходе беседы Уншлихт изложил свою программу канцлеру (строительство в СССР заводов по производству тяжелой артиллерии, ОВ, другого вооружения, включая оптические приборы и инструменты), увязав помощь Германии кредитами и заказами с возможностью для Германии создавать в СССР различные военные школы. И он, и Крестинский неоднократно подчеркивали, что все эти вещи уже подробно обсуждены с германским военным министерством и теперь речь идет об отношении к этому германского правительства.

Канцлер однако говорил об «огромном интересе» Германии сотрудничать с Россией «на дело мира» и старательно обходил вопросы дальнейшего расширения военного сотрудничества. Говоря об интересе Германии в промышленном развитии России, он упомянул и возможность постановки в СССР оптической отрасли, на что полпред тут же заявил, что вопрос об оптической отрасли актуален лишь в той мере, в какой речь идет об оптических приборах, предназначенных для военных целей. Речь идет о том, готова ли Германия в принципе участвовать в реализации советских планов. На настойчивые вопросы Крестинского и Уншлихта дать немедленный ответ относительно изложенной Уншлихтом программы канцлер Лютер дипломатично уклонился, сославшись на свою неготовность к переговорам по этому вопросу. Что касается Зекта, то он в течение всей беседы отмалчивался [242].

По итогам переговоров было решено, что впредь военные ведомства обеих стран будут поддерживать взаимные отношения непосредственно, минуя всякие посреднические организации, стоящие вне военных ведомств обеих стран, и что все переговоры будут вестись «непосредственно между высшими военными органами обеих сторон» [243], причем в Берлине эти вопросы будут решаться Зектом, а в Москве — Уншлихтом; связь же будет поддерживаться в Берлине — военным атташе Луневым, а в Москве — уполномоченным райхсвера полковником Лит-Томзеном [244].

Что же касается привезенной Уншлихтом программы сотрудничества, то почти все советские предложения относительно создания новых и дальнейшего развития имевшихся совместных военных производств были отклонены германской стороной со ссылкой на отсутствие финансовых средств и ограничения Версальского договора. Практически немцы согласились лишь на ускорение решения вопроса о налаживании в СССР производства противогазов (ф. «Ауэр») и проведения аэрохимических испытаний. Кроме того, они согласились передать советской стороне полностью все материалы, проекты, чертежи, спецификации, патенты по подлодкам, выработанные на основе военного опыта и послевоенных изысканий как в КБ морского ведомства, так и в филиалах и КБ, прямо или косвенно связанных с ним (ИФС и др.). Советская сторона приняла германское предложение о расширении летной школы в Липецке и об организации танковой школы под Казанью. Был согласован вопрос о взаимном участии на маневрах, в полевых поездках.

В докладе Политбюро по итогам визита Уншлихт написал, что «базировать развитие нашей военной промышленности на основе совместной работы с немецкой стороной совершенно невозможно ввиду явного нежелания немцев», — «удалось договориться лишь по тем вопросам, решение которых полностью зависело от нас».

Письмом от 3 апреля 1926 г. статс-секретарь МИД Германии Шуберт информировал германского посла в Москве Брокдорфа-Ранцау о прошедших в Берлине переговорах. Он отметил, что поначалу ожидалось лишь обсуждение с Уншлихтом текущих вопросов и сотрудничества военных на 1926 г., однако советская сторона предложила расширенную программу, на которую у райхсвера не было денег. Препровождая запись переговоров канцлера Лютера с Уншлихтом, Шуберт писал, что, по мнению Штреземана, «осуществление (советского. — С. Г.) проекта несовместимо с общей линией» германской политики. Немцы полагали, что в тот момент, «между Локарно и Женевой» — имелась в виду чрезвычайная сессия Лиги Наций в Женеве 8 — 17 марта 1926 г., на которой решался вопрос о вступлении Германии в Лигу, — когда, по большому счету, решался вопрос о переориентации Германии на Запад и включении ее на равных в мировую политику, расширение военного сотрудничества с Советским Союзом, «если бы об этом стало известно, лишило бы Германию всякого политического кредита в мире».

7 апреля 1926 г., изучив послание Шуберта, Брокдорф-Ранцау встретился с Чичериным. Нарком в тот же день составил о ней отчет, направив его членам Политбюро ЦК ВКП(б), членам коллегии НКИД, Уншлихту, а также Крестинскому. По словам Ранцау, поскольку «прежние контрагенты» не имели нужных денег, то руководящая роль перешла к канцлеру и другим министрам («Самое важное и характерное то, что дело переходит в гораздо большей степени, чем раньше, в руки правительства в лице канцлера и министров иностранных дел и военного»); беседа же с Уншлихтом явилась для канцлера, «принципиально решившего идти по этому пути», исходной точкой дальнейшей работы. Относительно «Юнкерса» Чичерин в своем отчете со слов посла записал, что в этом вопросе «серьезнейшим образом заинтересовано само германское правительство и оно окажет здесь финансовую поддержку» [245].

13 апреля 1926 г. Крестинский писал наркому (копии Литвинову, Сталину и Уншлихту) по поводу сообщений Ранцау, что МИД Германии (и Брокдорф-Ранцау) действительно пытались «забрать дело в свои руки» и дать ему «официальный бюрократический ход». Полпред был против передачи инициативы по этому делу в «ведомство, наименее сочувствующее нашим планам», предложив вести все «деловые переговоры» через Уншлихта и представителя райхсвера в Москве Лит-Томзена, самого же посла использовать лишь «по мере возможности».

Брокдорф-Ранцау постоянно настаивал на подчинении находившегося в Москве представителя райхсвера непосредственно ему, как послу и полномочному представителю политического руководства Германии. В январе 1926 г. он информировал Штреземана и Лютера о том, что военное сотрудничество «по мнению всех ответственных правительственных учреждений в Москве представляет собой важнейшее связующее звено между Германией и Советским Союзом», но из-за «самодеятельности» военных как в Москве, так и в Берлине, не принесло значительных политических дивидендов. Поэтому он требовал строжайше запретить представителям райхсвера заниматься какой-либо политической деятельностью и координировать все действия военных с политическим руководством Германии. Он привел ряд грубых просчетов со стороны военных. Смерть в Риге директора фирмы «Штольценберг» фон Хагена, когда осматривавший тело врач обнаружил портфель с секретными военными проектами. Врач передал их германской миссии в Риге. Спустя некоторое время сотрудник советского полпредства А. Я. Семашко интересовался этими документами; позже этот Семашко бежал в Испанию, откуда пытался шантажировать советское правительство угрозами разоблачения тайного военного сотрудничества. Затем он привел в качестве примера «дело Петрова», а также тот факт, что из-за неосторожности военных «Антанта через Польшу была точно информирована о деятельности военного министерства в России». Причем об этом послу говорил президент Эберт [246].