Евгений Анисимов - Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)

В приданое получила жена моя от императрицы четыре тысячи рублей деньгами крупно с другими вышеименованными подарками. Сверх того собственных своих имела она еще наличными деньгами пять тысяч талеров альбертовых. По силе свадебного контракта отец мой утвердил за мою вотчину Ранцен в Лифляндии, купленную им за двадцать две тысячи рублей; да жене моей обязался выдать восемнадцать тысяч рублей, то есть вдвое против того, сколько она с собою принесла.

Между тем в кабинете работали уже над планом для нового похода. Несчастные два похода римско-императорских войск в Венгрии и колкие жалобы их, будто они непрестанно величайшей неприятельской силе подвержены бывают, понудили, что наконец приступлено к наиспособнейшему средству их облегчить и прямо чрез Польшу вступить в Молдавию. С таковым проектом отправился отец мой в армию и в конце апреля выступил с нею в поход.

Но прежде, нежели стану описывать военные действия сего года, нужно мне, не прервав связи оных, сказать о воспоследовавшем в сие время при российском дворе происшествии, а именно о бракосочетании принцессы Анны, племянницы императрицы Анны Иоанновны, с принцом Брауншвейгским Антоном-Ульрихом.

Сей принц — племянник императрицы римской, отозван по одобрению венского двора уже в 1733 году в Россию для сочетания браком с принцессою Анною.

Карл VI, римский император, не упуская ни единого случая от времен правления Екатерины I и Петра II, чтобы Россию вовлечь в интерес своего дома, надеялся таковым новым союзом родства положить основание к теснейшей и непоколебимейшей дружбе между обоих дворов. Судя по возрасту и по летам, надлежало бы браку сему совершиться уже ранее. Но что собственно тому препятствовало, об оном заподлинно сказать не могу. То истинно, что многие всю вину возлагали на герцога Курляндского, будто бы сей один все дело остановил с намерением старшему сыну своему, когда он надлежащего возраста достигнет, доставить толь высокую невесту.

Когда же Венский двор хотя и не начал еще недоверяться, однако уже весьма нетерпеливо взирал на таковое отлагательство, то император решился к скорейшему окончанию оного дела и притом, для придания принцу большего уважения, приступить к формальному сватовству посредством чрезвычайного посольства.

Маркиз Ботта де Адорно, находившийся тогда императорским министром при российском дворе, получил уже в марте месяце 1739 года надлежащее о том предписание. По силе данной ему инструкции препоручено также всеми мерами домогаться, дабы принцесса в день обручения или бракосочетания объявлена была наследницею престола, но герцог Курляндский Бирон умел неукоснительно на сие возразить следующим отзывом: что все дело остановиться и рушиться может, если императрице представить об избрании наследницы, поелику она сочтет, что в долговременное ее жизни сомнение имеют и что ей как будто о смерти напоминают. На представление же от брауншвейгского министра господина Крама, состоящее в том, чтобы приданое за принцессою определить и назначить, сколько она на содержание свое получать имеет, ответствовано, что при жизни императрицы ни в чем недостатка иметь она не будет, а после ее кончины все ей, то есть принцессе, достанется неоспоримо.

Некоторые полагают, будто бы они настоящую изыскали причину опровержения обоих вышепоказанных предложений, и относят оную к недоверчивости нрава любимца Бирона, который, как они утверждают, не хотел допустить, чтобы от чрезмерного усиления достоинств принцессы неограниченная поднесь власть его потерпела некоторое умаление, а потому и почитал за нужное оставить племянницу императрицы в неизвестном некоторого рода состоянии, дабы она беспрерывно ему угождала и всего будущего благоденствия своего от него одного ожидала.

Венский двор и не стал более настоять на оном, но был доволен, когда наконец довел до того, что императрица формальное изъявила соизволение на упомянутый брак. Сие происходило в апреле месяце, и бракосочетанию положено быть чрез несколько недель.

Всем придворным чинам и особам от первого до пятого класса повещено, дабы они к означенному торжеству не токмо богатым платьем, но и приличным по их званию экипажем и ливреею снабжены были.

Второго числа июля маркиз де Ботта в звании чрезвычайного посланника имел публичный въезд в Санкт-Петербург и на третий день при дворе аудиенцию. Императрица стояла на возвышенном троне, по обеим сторонам которого дамы с одной и кавалеры с другой стороны многочисленное составляли собрание; упомянутый маркиз, приблизясь к трону, взошел на одну ступень оного и остановился прямо насупротив императрицы. После сего, по старинному немецкому обычаю, надев на себя шляпу, говорил на немецком языке речь, которая главнейше относилась к сватовству от имени императора принцессы Анны за принца Брауншвейгского. Императрица ответствовала на сие на российском языке, каковой ответ содержал изъявление на то ее соизволения.

По окончании сей аудиенции императрица шествовала в украшенную галерею дворца и, ставши под балдахином, допустила к аудиенции тоже и принца Брауншвейгского, который краткою речью изъяснил о желании своем сочетаться браком с принцессою Анною, на что и получил соизволение от императрицы. Когда потом посланник туда же вошел и к императрице приблизился, то она изъяснялась ему, сколь охотное имеет желание удовлетворить волю императора римского и, вошед в другую комнату, вывела оттуда принцессу с собою и обручила их на месте в присутствии вышеименованного посланника.

По сем обручении посланник вручил принцессе-невесте от имени римского императора богатый склаваж из драгоценных камней и восточных жемчугов и после возвратился восвояси.

Четвертого числа июля, в день бракосочетания, съехались ко двору рано поутру все знатные обоего пола особы, назначенные для сей церемонии, и на улицах, чрез которые следовало шествие до соборной церкви Казанской Богоматери, стояли полки в два ряда по обеим сторонам.

Между десятью и одиннадцатью часами пред полуднем шествие восприяло свое начало. Впереди ехал отряд конной гвардии, за ним верхами придворные трубачи и литаврщики, после гоф-фурьеры, и за сими следовал гофмаршал в открытой коляске с жезлом в руках. Потом воинские и гражданские первых пяти классов особы по двое и по чинам в каретах в шесть лошадей, сопровождаемые ливрейными их служителями, которые шли пешие. Позади сих ехал обер-гофмаршал тож с жезлом в руке. Потом следовал герцог Курляндский в большой парадной карете. За сим и непосредственно пред каретою, где императрица сидела, ехали верхами камергеры и камер-юнкеры по два в ряд по старшинству. Принцесса-невеста сидела с императрицею в одной карете насупротив ее. У кареты ехали верхами обер-шталмейстер и генерал-адъютанты. За императрицею следовала великая княжна Елисавета Петровна с своим придворным штатом и потом герцогиня Курляндская в великолепнейшем экипаже, нежели как у самой императрицы. Тут ехал опять отряд конной гвардии, а за ним обер-гофмейстерина, статс-дамы, придворные фрейлины и другие знатные женского пола особы по рангам их. Наконец, все шествие замыкал третий отряд конной гвардии.