Софья Короленко - Книга об отце

Р. S. Пример толстовской диалектики. Речь идет о знании. Я говорю: познание мира изменяет понятие о боге.

Бог, зажигающий фонарики для земли,-одно. Бог, создавший в каждом этом огоньке целый мир и установивший законы этого мироздания, - уже другой. Кто изменил это представление,-Галилеи, смотревшие в телескопы с целью познания, чистого и бескорыстного, т. е. научного? На это Толстой, сначала как будто {233} немного приостановившийся, - потом говорит: "Как это мы все забываем старика Канта? Ведь этих миров, в сущности, нет. Что же изменилось?" - "Наше представление и изменилось, Лев Николаевич". На вопрос, - думает ли он, что нет ничего соответствующего нашим представлениям, - Толстой не ответил. О личностях и учреждениях говорить не привелось. Времени было досадно мало..." (Короленко В. Г. H. Толстой.- "Голос минувшего", Л. 1922, № 2, стр. 13-14.)

28 октября 1910 года Толстой ушел из Ясной Поляны и 7 ноября умер на станции Астапово.

"Сейчас, в туманный день, на грязной улице провинциального города мне подали телеграмму,- пишет отец 7 ноября.- Газетчик сказал только одно слово: умер! Двое прохожих остановились, повернувшись к нам. Четверо незнакомых людей знали, о ком можно сказать это роковое слово, не прибавляя, кто умер. Умер человек, приковавший чувства всего мира.

Если был писатель, о котором можно сказать, что его знали все,- это был Толстой, титан современного человечества. Легендарные титаны громоздили горы на горы. Толстой наяву двигал такими горами человеческого чувства, какие не под силу царям и завоевателям.

Слезы невольно просятся на глаза. Есть что-то детски трогательное в доверчивой беспечности, с которой этот слабый старик пошел навстречу смерти. Но все личные чувства смолкают, поглощенные торжественным величием минуты.

Я стоял с листком в руке, и странное ощущение охватывало душу: представлялось невольно, как электрический ток летит дальше, опоясывая землю и всюду отчеканивая огненной искрой два слова: Толстой умер. И кажется, что за этой искрой несется настоящий {234} циклон душевных движений и что звучит в нем горе об утрате, любовь, высшие вопросы жизни и смерти, искания, и сомнения, и предчувствие великих решений.

Наша страна бедна и бесправна, но она дала миру Толстого, смерть которого говорит так внятно о вечной, неумирающей жизни" (Короленко В. Г. Умер.-"Речь", 1910, 8 ноября.).

Пересылая эту телеграмму для печати в письме к Т. А. Богданович, отец пишет: "Пусть не взыщут. Набросал под первым впечатлением известия. Просто чуть не расплакался на улице, хотя ведь неожиданно это не было".

Спешно закончив срочную работу,- статью о Гаршине,- отец выехал в Ясную Поляну.

"Ранним утром 10-го ноября, задолго еще до позднего осеннего рассвета, поезд, в котором я ехал, остановился у маленькой станции перед Тулой. Небо темно и мутно, тихо, бесшумно и значительно передвигаются в вышине мглистые облака. Из темноты выдвигаются фигуры: усталые после бессонных ночей и волнений, это - паломники из Ясной Поляны. Они сообщают, что похороны состоялись уже вчера, 9-го ноября. Торопились. Народу было множество, но поспели к похоронам почти только москвичи. Сначала отпускали экстренные специальные поезда, потом последовал отказ. Людской поток к великой могиле был таким образом прерван на половине, и все-таки за гробом, который несли на руках крестьяне и студенты, по широкой дороге между лесами исторической "Засеки" двигалась огромная толпа. Торопливость похорон объясняют требованием "светской власти", пожелавшей будто бы, чтобы соблазнительное зрелище длилось как можно меньше.

Но днем, на месте, в Ясной Поляне это объясняют иначе: поторопилась с похоронами семья по собственной {235} инициативе, вернее, - исполняя предсмертную волю великого покойника. "Как можно проще и без обрядов", ответила, говорят, графиня С. А. Толстая на запрос администрации. И местная власть осталась нейтральной, корректно, по общим отзывам, наблюдая только за внешним порядком. Других инструкций свыше пока не последовало.

Однако, у могилы люди, близкие к Толстому, говорят, будто там где-то, далеко, в Петербурге, на верхах светской и духовной политики дело долго не выяснялось. Дипломатические переговоры между державой светской и духовной об установлении общего отношения к третьей, моральной державе, представленной великими останками русского гения, не приходили к определенным результатам. Правильно или неправильно, но семья будто бы считала возможным, что духовная держава уступит настояниям светской дипломатии, и воля покойного будет нарушена: великий прах будет "завоеван" для церкви при содействии государства. Отсюда, будто бы, - торопливость похорон.

Теперь история эта уже закончена: на "кургане", над овражком, под высокими дубами выросла небольшая могила, вся покрытая венками. Весь день еще от Засеки лесными тропами и по широкому тульскому шоссе, в одиночку и кучками, подходят и подъезжают люди, собираясь у этой могилы. Временами кто-нибудь затягивает "вечную память", головы обнажаются, напев звучит печально и просто, потом смолкает, и только шорох обнаженных ветвей присоединяется к такому же тихому шороху сдержанно-торжественных людских разговоров.

А по рельсам в разные стороны мчатся поезда, набитые людьми, и в широкий говор повседневной будничной жизни струями врываются разговоры о Толстом, ушедшем навсегда из этого мира в мир бесконечной тайны и {236} вечных вопросов... Рассказывают о том, что великий русский писатель и превосходный человек пожелал отправиться туда "без церковного пения, без. ладана", без обычного напутствия тех, кого века и миллионы признают официальными властителями этого неведомого мира с его тайнами и судьбами...

Толки по этому поводу разнообразны, как разнообразно человеческое море. Но в стихийно-широкий говор этого моря ворвалась все-таки новая нота, в миллионы нетронутых умов пал новый факт и в миллионах сердец шевельнулось новое чувство. Эта мысль и это чувство - терпимость.

Сейчас в вагоне третьего класса, который уносит меня от Засеки и Ясной Поляны,- кто-то читает стихотворение. Я слышу только отрывки, производящие впечатление странное и противоречивое. Прошу у читающего листок. Это "Курская быль". Все содержание листка - обычно черносотенное и ненавистническое. Но даже и черносотенный поэт говорит о Толстом: "Вставали, как живые, лица под золотым его пером, горела каждая у страница небесным гения огнем". И хотя затем "в душе кипучей борьба безумная росла и в лес безверия дремучий талант великий увлекла",- но автор на этот раз не проклинает и не призывает на голову "отступника" все силы ада. И... "за его все заблуждения",- говорит он,- "у милосердного творца да вымолят ему прощение России верящей сердца"...